9 мая 1954 года, на Старом Арбате, во дворе, где каждый вечер все играла радиола, Булат Шалвович Окуджава праздновал свой тридцатилетний юбилей. Гости расположились под памятником Окуджаве, установленном на углу Старого Арбата и Плотникова переулка и превратившем заурядный перекресток в уютный московский дворик.
Весна выдалась скверная - весной вообще не пахло. Северный ветер завывал в арбатских проходных дворах. Фантики от дешевой карамели, прошлогодние опавшие листья, обрывки пожелтевших дагерротипов, папильотки и декалькомани - все это с бешеной скоростью носилось под ногами, забиваясь в потемневшие углы арбатских подворотен.
Небо, затянутое тяжелыми свинцовыми тучами, висело низко-низко, словно за Полярным кругом.
Старожилы обвиняли в этом катаклизме "усатый шарик" - первый искусственный спутник Земли. До его запуска оставалось всего-навсего три с половиной года.
Гости мерзли. На юбилей Булата Шалвовича съехались лучшие исполнители собственных стихов, барды-песенники, и каждый из них согревался как мог. Вертинский пил простой советский виски - шотландского в ближайших магазинах не нашлось. Визбор катался на лыжах на специальном вращающемся барабане, покрытом искусственным снегом с лыжней - вроде и едешь, а вроде и с места не двигаешься. Владимир Семенович Высоцкий ходил на руках.
С радиолой в этот день тоже не задалось. Шикарная машина "Даугава", только месяц назад съехавшая с конвейера рижского завода имени Попова (он же "Radiotehnika") неожиданно дала петуха и замолкла. Не выдержало прибалтийское чудо московской весны. Собравшиеся слушали обычный патефон, обитый черным дерматином и, конечно, пели сами.
Досталось от праздника и простому народу, строителю будущего - светлого, темного, всякого. По Старому Арбату с самого утра расхаживали аниматоры, переодетые героями песен Булата Окуджавы. Там были и датские короли, и особенные московские муравьи, и даже памятник Пушкину с зелеными пятнами патины, у которого никакие семейства, вопреки канонической версии, фотографироваться не спешили - слишком уж отталкивающе выглядел его резиновый костюм.
Среди простого народа неспешно прогуливался московский гений Михаил Афанасьевич Булгаков. Он шел против движения, в сторону Садового кольца. Московский гений был рассеян - ночью мало спал, все переписывал 14-ю и 125-ю главу Романа, переименовывал Воланда то в Мессира, то в Дьявола, то в Сатану, то в Инженера, то в Папашу, то в Шефа, то в Босса, а то в Супервайзера. Элегантный внешний вид Михаила Афанасьевича Булгакова - галстук бабочкой, цветной жилет, ботинки на пуговицах, с прюнелевым верхом, монокль в глазу - сразу же выделял московского гения из толпы обывателей.
Многие просили автографы. Он раздавал.
Между тем, распогодилось. Из окон театра Вахтангова высунулась пара дюжин вахтанговцев и накрыла московского гения волной аплодисментов. В этом сезоне там давали пьесу Михаила Афанасьевича Булгакова об одном пожилом гениальном профессоре, который в силу своего возраста начал утрачивать связь с реальностью, сохраняя при этом свою гениальность. Пьеса называлась "Роковые персики", главным героем был известный селекционер Иван Мичурин.
Михаил Афанасьевич Булгаков, словно цирковой коверный, раскланялся перед вахтанговцами и последовал дальше. Из окна дома 53 по Старому Арбату ему приветливо помахали Александр Сергеевич Пушкин со своей молодой женой Натальей Николаевной. У них как раз тут был медовый месяц. Из окна дома 55 - Андрей Белый.
Михаил Афанасьевич Булгаков вышел к Бородинскому мосту, названному так в честь пекарей, которые со времен Екатерины Великой устраивали под ним свои пекарни и делали лучший в мире черный бородинский хлеб. Михаил Афанасьевич Булгаков вдохнул густой аромат тмина и солода, скорчил умильную рожицу и направился на противоположную сторону Широкой реки.
Там, за рекой Широкой начинался другой город - Кенигсберг. Москвичи часто ходили туда на прогулки. После своих просторных площадей и широких проспектов им было отрадно оказаться на узеньких кривеньких улочках, среди крохотных - некоторые по пояс, а иные еще ниже - домиков, готических кирх, сувенирных магазинчиков и рыбных ресторанов. Москвичи заползали туда и урчали от счастья.
Над всем этим великолепием высился Кафедральный собор, полностью сделанный из марципана. Каждый год, в Первое Полнолуние его съедали городские мыши, и тогда кенигсбержцы дружно отстраивали новый Кафедрал, еще прекраснее, чем предыдущий.
На главной площади Кенигсберга стоял памятник из белого мрамора - девочка целится из ружья в кошечку. Эта история произошла 800 лет назад, во времена правления курфюрста Браденбургера. Кошечку звали Полина, а девочку - Кенигсберг. Она была младшей дочерью Огюста Браденбургера, и горожане ее просто обожали.
На девятилетие курфюрст подарил своей славной Кенигсберг коротенькое розовое платье и настоящее ружье. Она ходила по кривеньким улочкам и палила в воздух, а горожане глядели на прекрасную наследницу престола и приветливо улыбались ей.
Вдруг из-за ближайшего рыбного ресторана вышла кошечка Полина. Она довольно облизывалась - кошечке явно перепало копченого зеленоградского угря. Кенигсберг наставила на кошечку свое ружье, а люди вокруг продолжали улыбаться. Им, конечно, не верилось, что девочка действительно может выстрелить, но она выстрелила. Полина подскочила от сильного удара, взвыла от нечеловеческой боли и умерла.
Тогда справедливый курфюрст Браденбургер лишил свою младшую дочь права престолонаследовать и, как была, в новом коротеньком розовом платье, отправил ее в Светлогорск, в суровую приморскую тюрьму.
В память об этой кровавой истории скульптор-анималист Август Гауль изваял сцену убийства из белого мрамора, а сам город - чтобы его жители никогда не забывали о случившемся злодействе - переименовали в Кенигсберг (до этого он был Калининградом).
С тех пор здесь не было ни одного убийства - ни людей, ни кошек, ни собак. Даже мышам беспрепятственно позволялось раз в год поедать Кафедральный собор.
Тюрьму же упразднили за ненадобностью. И сейчас Светлогорск - процветающий морской курорт мирового значения.
Михаил Афанасьевич Булгаков сел на старую скамейку перед памятником. Крутанул шнурок с моноклем. Закурил.
Конечно же, московский гений знал эту историю. Он в очередной раз задумался о непредсказуемости человеческих помыслов, об очищающей силе искусства и о конечном торжестве добра и справедливости над злом, коварством и жестокостью. О том, как можно еще назвать Воланда. О дружбе и предательстве. О ненависти и любви.
Из-за Широкой реки доносилось: "Прекрасная ты, достаточный я. Наверное, мы плохая семья". Это на тихий пикничок в арбатском дворике прибыл из Питера Борис Борисыч с усилителями и ансамблем.