Врун Цицианов
Английский клуб, как поговаривали, основал известный врун Дмитрий Цицианов. Однажды, например, он заявил, что проел тридцать тысяч душ в одних котлетах.
- Как в котлетах? - изумились собеседники.
- Да так, - ответил Цицианов. - Ведь они были начинены трюфелями, а барашков я выписывал из Англии, и это, оказалось, стоит очень дорого.
В другой раз господин Цицианов агитировал своих знакомых за устройство в Грузии суконной фабрики - якобы овцы там родятся разноцветными, и можно сэкономить на красителях.
В третий раз, во время сильного дождя, он заявился в одно общество и во всеуслышание похвастался, что шел пешком.
- Да как же ты вовсе не промок? - спросили у него.
- О, - отвечал Цицианов, - я умею очень ловко пробираться между каплями дождя.
Англичанин Гарднер
Но серьезные исследователи все же считают, что Английский клуб основан был истинным англичанином, Францисом Гарднером. Именно он впервые предложил вместо стихийных вечеринок, которые устраивали для собственного увеселения московские британцы создать настоящий клуб. И, разумеется, назвать его английским. Это произошло в 1770 году.
При Павле Первом клуб закрыли, и его жизнь возобновилась лишь после смерти императора, в 1802 году. В то время клуб располагался далеко даже от нынешнего центра города, в районе Красносельской улицы. Зато он славился дешевым, как бы в наши дни сказали, баром. Стакан лимонада стоил всего-навсего 10 копеек, порция кофе или чаю - 25 копеек, порция мороженого - 20 копеек, рюмка ликеру - 30 копеек. Дешевле же всего была бутылка медовухи - пятачок.
Правда, довольно ощутимым для кармана был годовой взнос - 30 рублей.
Элитное общество
Пушкин писал:
Москва Онегина встречает Своей спесивой суетой, Своими девами прельщает, стерляжьей потчует ухой, В палате Английского клоба (Народных заседаний проба), Безмолвно в думу погружен, О кашах пренья слышит он.
Попасть сюда было почти невозможно. Во-первых, принимали только лишь дворян. Во-вторых, не всех. Чтобы клуб не разрастался, чтобы аристократы не теснились, как на раздаче бесплатной похлебки, число "московских англичан" строго ограничивалось. Всего три сотни человек. За редким исключением, все москвичи.
С. П. Жихарев писал: "Какой дом! Какая услуга! - чудо! - Спрашивай, чего хочешь, все есть, и все недорого. Клуб выписывает все журналы, все газеты, русские и иностранные, а для чтения есть особая комната, в которой не позволяется мешать читающим; не хочешь читать - играй в карты, в бильярд, в шахматы; не любишь карт и бильярда - разговаривай, всякий может найти себе собеседника по душе и по мысли".
Входить в это собрание было престижнее, чем, например, быть членом Академии наук. Одно время ходил по Москве анекдот - дескать, один из "англичан" на радостях, что его приняли, сразу же заказал себе новенькие визитки: "Андрей Андреевич Мухоморов, член Английского клуба", а какой-то острослов испортил их, приписав от руки: "и разных других ученых обществ".
Так это или не так - неизвестно. Но нечто подобное вполне могло произойти.
Как вступить в Английский клуб
Чтобы попасть в число избранных, требовалось походить в "кандидатах". Нередко, кандидатский стаж насчитывал десятки лет - дело зависело от очереди. Когда же она подходила, наступало ужасное бедствие - баллотировка. В решающий день выставлялись особые ящики и все члена клуба кидали шары. Либо "за", либо "против".
Несчастному "забаллотированному" разрешалось попытать удачи еще раз. То есть снова занять многолетнюю очередь. Если же снова "прокатывали" - вопрос закрывался совсем.
При этом не учитывались ни богатство, ни общественное положение. "Забаллотировали" даже самого Булгарина, известнейшего и влиятельнейшего из журналистов той эпохи.
"Рекомендовал" его Николай Греч, писатель.
- Ну что, я выбаллотирован? - спросил не сомневавшийся в своей победе Фаддей Булгарин.
- Как же, единогласно, - ответил Николай Иванович. - Потому что в твою пользу был один лишь мой голос; все же прочие положили тебе неизбирательные шары.
Что поделать, демократия.
Черные шары
Правда, случались и досаднейшие недоразумения. К примеру, когда баллотировался граф П. С. Толстой, все шары в ящике оказались черными. Несчастный подал апелляцию - дескать, так не бывает. И вправду выяснилось, что его приятель, желающий помочь Толстому, каким-то образом устроился "оказывать услугу" другим членам клуба - брал у них шары и опускал их в ящик. Но услуга вышла оказалась не обычной, а медвежьей - он по рассеянности клал шары в другое отделение.
Перебаллотировку удалось устроить только спустя два десятилетия. На сей раз в ящике было 105 белых шаров и только один черный.
Английский клуб: за что исключали
Зато если посчастливится - то жизнь твоя устроена навеки. И можешь каждый вечер (а коль досуг, то каждый день) слоняться по роскошным залам клуба.
Правда, за особые провинности могли из клуба исключить, оштрафовать или же "ущемить в правах". Однажды, например, в клубном журнале появилась запись: "Член клуба сего господин Бильфельд исключен из общества по баллотировке за грубые и обидные изречения члену клуба же господину Протасьеву".
Другой же нарушитель, некто Николай Елагин взял в газетной комнате журнальные подшивки и не вернул их во время, то есть на следующий день. За это господин Елагин поплатился штрафом в 70 рублей ассигнациями.
Но грубиян Бильфельд и растяпа Елагин могли, во всяком случае, и впредь довольствоваться благами клуба. Хуже было господину Маркову. Он был и вовсе исключен из клуба при том, ничего плохого, в общем-то не сделал. Просто его гость, некто Н. П. Енгалычев проиграл в клубе карты господину Болтину и не отдал.
Как попасть в Английский клуб
Дело в том, что в Английском клубе было довольно экзотическое правило. М. Н. Загоскин об этом писал: "Каждый из членов Английского клуба может записывать гостем всякого иногороднего и даже московского жителя, если только он не служит и не имеет собственного дома, но этим правом должно пользоваться с большою осторожностию. Ваш гость может требовать все, что ему угодно: кушать устрицы, разварных стерлядей, пить шампанское и сверх того проиграть несколько тысяч рублей, не заплатя за все это ни копейки; от него ничего не потребуют, ему даже не намекнут, что в Английском клубе едят и пьют за деньги, а на мелок никогда не играют; он, как гость, не обязан этого знать; за все будет отвечать тот член, которым он записан".
Естественно, многие из осторожности вообще никого не записывали. Тогда об этом их просили другие члены клуба - каждый мог пригласить лишь одного чужака. Отказывать товарищам по клубу - значит наживать себе врагов. Чтобы избежать и этого, особо осторожный "англичанин" на всякий случай каждый раз записывал "мертвую душу" - то есть, человека, который точно не придет. Тогда он имел вполне приемлемое оправдание для отказа.
Со взносами все очень строго
Но чаще всего исключали за забывчивость, точнее говоря, за неуплату в срок годовых взносов. Правда, сначала фамилию такого безобразника вывешивали в специальной комнате, "литостротоне", или же "судилище", на особенной "черной доске". Литератор Загоскин ее называл "лобными местом Английского клуба".
Провинившийся обязан был платить огромный штраф - триста рублей (крепостная девка стоила во много раз дешевле). Но если денег не было, его нимало не смущаясь, исключали.
В подобной ситуации однажды оказался Александр Пушкин. Он, по обыкновению, хорохорился: "Я, бы, - говорил, - весь Английский клуб готов продать за двести рублей". Тем не менее, сразу же бросился искать нужную сумму и быстренько нашел, восстановился в клубе.
А Федор Толстой-Американец (прозванный так за то, что будучи участником команды Крузенштерна был высажен начальником за буйство своего характера на один из людоедских островов) хотел даже застрелиться, когда понял, что не в состоянии выплатить свой собственный карточный долг (что также, разумеется, грозило исключением). Американца выручила его возлюбленная, цыганка Авдотья. Она дала Толстому деньги со словами:
- Это от тебя же. Мало ты мне дарил? Я все прятала. Теперь возьми. Они твои.
Растроганный Толстой тотчас же обвенчался со своей цыганкой. Еще бы - честь и членство в клубе были спасены.
Суровые нравы Английского клуба
Что ж, было ради чего волноваться. На улице - крики извозчиков, гомон пьяниц и запах навоза. Но въезжаешь за ворота - и начинается совсем другая жизнь. Двери кареты отворял услужливый швейцар, рослый и статный. Он помогал приехавшему выбраться, после чего тот поступал под попечение другого господина - отставного унтера, обвешанного разными медалями. Унтер открывал входные двери, а за ними третий человек в особой клубной форме принимал пальто, калоши, шляпы, трости, а у офицеров - шпаги. Быть при оружии в Английском клубе запрещалось.
Правда, пистолеты проносили. Не станешь ведь обыскивать дворянство столбовое. И как-то раз известный в прошлом веке аристократ, но хулиган Федор Толстой по прозвищу Американец потребовал у пушкинского друга Павла Нащокина уплаты карточного долга.
- Я не заплачу, - упрямился Нащокин. - вы эти деньги записали, но я их не проигрывал.
Тогда Американец запер дверь, и стал грозить Нащокину своим зловещим пистолетом. Но тот не растерялся. Выложил часы, бумажник и сказал:
- Часы могут стоить пятьсот рублей, в бумажнике двадцать пять рублей. Вот все, что вам достанется если вы меня убьете, а чтобы скрыть преступление, вам придется заплатить не одну тысячу. Какой же вам расчет меня убивать?
- Молодец! - крикнул Толстой. С тех пор они стали друзьями.
"Инфернальная" и "детская"
Все это происходило в так называемой "инфернальной" или "адской" зале. Там шла игра по крупному. В частности, известный меценат Михаил Морозов как-то проиграл более миллиона господину Бостанжогло, табачному предпринимателю.
Самые же уважаемые члены клуба к "инфернальной" не имели отношения. Это были ветхие, но властные создания, они играли в "детской" - сидели тихо, ставили по маленькой, почти не слышали друг друга. Бывало, засыпали прямо за игрой, или же просто в креслах. Их называли "шлюпиками".
В нужный час пожилого вельможу будил столь же ветхий дворецкий, кормил его рисовой кашкой и они отправлялись домой, во дворец.
Над такими "англичанами" посмеивались, но при этом жутко их боялись. Не приведи господь, прогневается старый "шлюпик" - и конец карьере. Так что перед сморщенными старичками было принято заискивать. И за обедом их сажали на самые удобные места.
Заочные консультации
Кстати, заочно к карточным забавам избранных аристократов могли приобщиться все желающие. Тут давались консультации. Приходило, к примеру, письмо, глупое и никчемное: "Как посредник и свидетель заключенного заклада, имею честь спросить... обязательно ли для сдающего скинуть три карты и взять три карты прикупа или не имеет ли право сдающий скинуть только две карты, и из прикупа взять две, оставляя одну."
Но в клубе это странное послание серьезно обсуждалось, после чего "посредник и свидетель" получал ответ: "Старшины Московского Английского клуба вследствие письма вашего... имеют честь уведомить, что при игре в пикет сдающий может из прикупа трех карт взять две, а одну оставить. Дежурный старшина А. С. Мусин-Пушкин."
Английский клуб заботился о репутации.
Лучшие обеды в Москве
Здешние обеды слыли лучшими на всю Москву. Действо начиналось в шесть часов, с аперитива. Правда это слово не употреблялось - просто господа закусывали "в русском стиле" - дегустировали водочки, наливочки, настоечки и заедали их большими бутербродами - с икрой, с селедочкой, с белужкой.
В семь часов появлялся служитель и объявлял, что "кушанье поставлено". Тогда собрание перебиралось в парадную столовую, где чревоугодничало до полуночи.
Владимир Гиляровский так описывал особенности клубного чревоугодия: " К шести часам в такие праздники обжорства Английский клуб был полон. Старики, молодежь, мундиры, фраки... А двери в большую гостиную затворены: там готовится огромный стол с выпивкой и закуской...
- Сезон блюсти надо, - говаривал старшина по хозяйственной части П. И. Шаблыкин, великий гурман, проевший все свои дома. - Сезон блюсти надо, чтобы все было в свое время. Когда устрицы флексбургские, когда остендские, а когда крымские. Когда лососина, когда семга... Мартовский белорыбий балычок со свежими огурчиками в августе не подашь!
Все это у П. И. Шаблыкина было к сезону–ничего не пропустит. А когда, бывало, к новому году с Урала везут багряную икру зернистую и рыбу–первым делом ее пробуют в Английском клубе.
Настойки тоже по сезону: на почках березовых, на почках черносмородинных, на травах, на листьях, - и воды разные шипучие - секрет клуба...
Но вот часы в залах, одни за другими, бьют шесть. Двери в большую гостиную отворяются, голоса смолкают, и начинается шарканье, звон шпор... Толпы окружают закусочный стол. Пьют "под селедочку", "под парную белужью икорку", "под греночки с мозгами" и т. д."
Принесут от Елисеева
Если же кому-нибудь хотелось заказать некую "редкость", отсутствующую в меню, то он имел возможность заказать ее у Елисеева. Желаемое приносили моментально и процент брали смешной - с рубля всего лишь 25 копеек.
Шалости Американца
Правда, уже упомянутый Толстой-Американец и тут находил поводы для шалостей. Как-то раз заметил господина с огромным сизым, типично алкогольным носом. Но оказалось, этот господин совсем не пьет спиртного. И Американец громко заорал:
- Как смеет он носить на лице своем признаки, им не заслуженные?!!
Впрочем, не один Американец выделялся из рядов чопорных "англичан". Однажды, например, здесь отличился некто Григорий Римский-Корсаков. За обедом будто для того, чтобы поднять оброненный прибор, залез под стол и воткнул вилку в ногу сидящего рядом сочлена. Его сосед по окончании обеда встал и, как ни в чем ни бывало, расхаживал с торчащей из ноги вилочной рукояткой.
Дело в том, что в ту эпоху мужчины щеголяли в шелковых чулках, и многие, чтобы улучшить форму ног, подкладывали под чулки особые подушечки.
Но известного критика русских реалий, заезжего туриста из Европы маркиза де Кюстина на обедах в клубе удивляло несколько иное. Он писал: "Военные, всякого возраста, светские люди, пожилые господа и безусые франты, истово крестились и молчали несколько минут, перед тем, как сесть за стол. И делалось это не в семейном кругу, а за табльдотом, в чисто мужском обществе. Те, кто воздерживался от этого религиозного обряда (таких тоже было немало), смотрели на первых без малейшего удивления".
Кстати, Английское собрание было исключительно мужским. Женщины туда не допускались даже в качестве прислуги.
Петр Чаадаев
Самым же популярным посетителем этого клуба был философ Петр Яковлевич Чаадаев. Он, по обыкновению, пребывал в небольшой комнате с камином. Сидел тихонько на диване и читал газеты. Сам почти что ни к кому не обращался, зато время от времени подавал из своего угла убийственные реплики.
Павел Нащокин писал Пушкину, что Петр Яковлевич "ныне пустился в люди - всякий день в клубе" (имеется в виду, разумеется, Английский клуб). А в другом письме тот же Нащокин сообщал: "Чаадаев всякий день в клубе, всякий раз обедает; в обхождении и в платье переменил фасон, ты его не узнаешь".
Герцен писал о Чаадаеве: "Печальная и самобытная фигура Чаадаева резко отделяется каким-то грустным упреком на линючем и тяжелом фоне московской high life. Я любил смотреть на него средь этой мишурной знати ветреных сенаторов, седых повес и почтенного ничтожества. Как бы ни была густа толпа, глаз находил его тотчас. Лета не исказили стройного стана его; он одевался очень тщательно; бледное, нежное лицо его было совершенно неподвижно, когда он молчал, как будто из воску или мрамора; "чело, как череп голый", серо-голубые глаза были печальны и с тем вместе имели что-то доброе; тонкие губы, напротив, улыбались иронически.
Десять лет стоял он, сложа руки, где-нибудь у колонны, у дерева на бульваре, в залах и театрах, в клубе - и воплощенным veto, живой протестацией смотрел на вихрь лиц, бессмысленно вертевшихся около него, капризничал, делался странным, отчуждался от общества, не мог его покинуть… Старикам и молодым было неловко с ним, не по себе; они, Бог знает от чего, стыдились его неподвижного лица, его прямо смотрящего взгляда, его печальной насмешки, его язвительного снисхождения".
Язвительный тип
В Английском клубе Чаадаев славился в первую очередь своей язвительной и беспринципной манерой общения. Однажды, например, к нему направился только назначенный морской министр Меншиков и произнес:
- Что это, Петр Яковлевич, старых знакомых не узнаете?
- Ах, это вы! - ответил Чаадаев. - Действительно не узнал. Да и что это у вас черный воротник, прежде, кажется, был красный.
- Да разве вы не знаете, что я морской министр?
- Вы? - удивился Чаадаев. - Да я думаю, что вы никогда шлюпкой не управляли.
"Философическое письмо"
Трагедия произошла в 1836 году. Чаадаев опубликовал в журнале "Телескоп" свое "Философическое письмо". Для интеллигенции "письмо" не было новостью - оно было написано еще в 1829 году, и в свое время разошлось по спискам. Но одно дело рукопись, а другое - ее публикация.
Петр Яковлевич так писал о собственной стране: "Сначала дикое варварство, затем грубое суеверие, далее - иноземное владычество, жестокое, унизительное, дух которого национальная власть впоследствии унаследовала, - вот печальная история нашей юности… Никаких чарующих воспоминаний, никаких прекрасных картин в памяти, никаких действенных наставлений в национальной традиции. Окиньте взором все прожитые нами века, все занятые пространства - и вы не найдете ни одного приковывающего к себе воспоминания, ни одного почтенного памятника, который бы говорил о прошедшем с силою и рисовал его живо и картинно. Мы живем лишь в самом ограниченном настоящем, без прошедшего и без будущего, среди плоского застоя. И если мы иногда волнуемся, то не в ожидании или не с пожеланием какого-нибудь общего блага, а в ребяческом легкомыслии младенца, когда он тянется и протягивает руки к погремушке, которую ему показывает кормилица".
И далее в подобном духе.
Приговор царя последовал незамедлительно. Он был довольно неожиданный. Николай приказал объявить Чаадаева сумасшедшим и взять с философа подписку впредь вообще ничего не писать.
Выходить из дома тоже запрещалось. И Английский клуб утратил своего самого яркого сочлена.
Портрет Чаадаева
А после смерти Чаадаева какой-то доброволец подарил клубу его портрет. Уже упомянутый М. Жихарев писал об этом: "Меньшинство приняло его портрет с удовольствием и даже повесило его на стену; большинство же подняло такой гвалт, что его дня через два должны были снять. Очевидцы рассказывали, что волнения, подобные тому, которое произошло по случаю портрета, в клубе никто не запомнит".
Действительно, для большинства завсегдатаев этого сообщества трагедия философа личной трагедией не стала. Они курили дорогие толстые сигары и, к недовольству великого Пушкина, толковали "о кашах". И недосуг им было напрягать свои мозги.
"Adio, Английский клуб, adio!"
К концу же девятнадцатого века жизнь этого элитного собрания стала понемногу приходить в упадок. Дворянство сдавало позиции, хозяевами мира становились некогда презренные купцы.
Английский клуб начал сдавать в аренду флигели. В них размещалось заведение по производству картинных и зеркальных рам и магазин некого мещанина из Подольска М. М. Левиенсона. А затем пришлось пойти на крайность - снести ворота и ограду и сдать освободившуюся земля под торговлю. Журнал "Развлечение" злословил: "Исчез памятник великолепной эпохи. Его закрыл длинный, низенький, хотя и стеклянный торговый ряд, довольно обезобразив Тверскую. Adio, Английский клуб, adio!"
Этим палаткам дали прозвище - "Английские ряды". Львов же, украшавших знаменитые ворота (Иван Сергеевич Тургенев утверждал, что эти львы напоминают неудавшихся собак), просто-напросто перенесли внутрь здания.
Их восстановили уже при советской власти, когда в знаменитом доме открывалась выставка "Красная Москва". Но, судя по всему, Английский клуб зачах бы и без вмешательства большевиков.