Не так давно я обсуждал генплан развития Москвы с одним моим приятелем, весьма неглупым человеком.― Я считаю, что главное в городе ― соразмерность, ― не без пафоса заявил я.― Соразмерность кому? ― наивно спросил мой приятель.И мне пришлось задуматься.
Сплетничали все ― от мала до велика. Играли на гитарах. Слушали магнитофон. Пели песни. Качались на качелях. Играли в подвижные игры. Были свои знаменитости, свои авторитеты. И даже свой дворовый сумасшедший тоже был, куда же без него.
И получалось так, что в этом якобы дворе успешно решалось огромное количество проблем ― транспортных, образовательных, экологических, бытовых, физкультурных, досуговых, а также безопасности.
Помимо этого существовало весьма насыщенное историко-культурно-мифологическое пространство ― то в ховринском депо в старинном паровозе труп найдут, то кто-то из тюрьмы освободится, то пьянице из соседнего подъезда ногу поездом отрежет. Все это, конечно, обсуждалось с придыханием. Мир был идеальным, и трагедии, случавшиеся в этом мире изредка, лишь придавали ему остроты, мешали скатиться в этакую тупенькую пресность. То есть тоже работали на идеал.
* * *
Эта территория была мне, школьнику, только лишь начинавшему пробовать мир на зуб, предельно соразмерна. Но была бы она соразмерна, к примеру, профессору-историку из университета Сорбонны? Боюсь, что вряд ли. Он, дурачок, затосковал бы по кривым средневековым улочкам, по скоплению архитектурных шедевров, по маленьким кафе и винным погребкам, по каждодневному общению с такими же профессорами и так далее, так далее, так далее. А его историко-культурно-мифологические потребности не ограничились бы одноногим алкашом, они потребовали бы других историй и фигурантов, более существенных для европейской цивилизации.
Но если бы превратности судьбы вдруг занесли его в убогое, по его представлению, пространство между Октябрьской железной дорогой и Коровинским шоссе и если бы (фантазирую) у него не было возможности оттуда улизнуть, то он, глядишь, порыпался бы год-другой, а там и освинел бы сам, заерундил бы, запил, выстирал бы в ванне клубный свой пиджак и вывесил его во двор сушиться.
* * *
Конечно, эти два примера утопичны. Первый не попадает в реальность по времени, а второй ― по пространству. Пытливый школьник, интерес которого ограничен дворовыми побасенками, а также гектары московской земли, отведенные под яблоневые сады, сегодня невозможны в принципе. А сорбонский профессор на территории нашего государства всегда будет испытывать трудности и выглядеть трагикомично. Житель города Москвы, а значит, адресат Генплана пребывает где-то между. Это и школьник, который обдумывает житие и нуждается в более-менее свежем воздухе. И интеллигентный профессор, для которого важно подойти к старому дому, где бывал когда-то Пушкин, и увидеть в подлинной кирпичной кладке суетящегося муравья и на мгновение задуматься о том, что этот муравей, наверное, далекий, но прямой потомок муравья, за которым двести лет тому назад здесь точно так же наблюдал прославленный поэт. И старик с кустистыми бровями, что сидит на лавочке в парке культуры и вспоминает свою первую любовь. И множество других людей, имя которым ― москвичи, которые здесь родились, а может, и не здесь, но прижились в Москве, обзавелись друзьями, породнились и совершенно не хотят отсюда уезжать.
И по-хорошему, работу над генпланом надо бы начать с этих людей. Чтобы лучшие люди города, прославившиеся высоким профессионализмом, житейской мудростью и добрыми делами, собрались в одной комнате и представили себе всех этих людей. И всерьез задумались: а как бы так устроить, чтобы им всем стало хорошо в непростом городе Москве. И посвятили бы свои душевные качества, мудрость и профессионализм решению именно этой весьма благородной задачи.
Мало того ― чтобы они при этом помнили о школьнике из Ховрина эпохи Леонида Ильича и о профессоре из Франции. Чтобы им тоже было хорошо. Да, такое невозможно в принципе. Но все равно, чем выше планка ― тем выше результат. Пусть планка и недосягаема.
Но к задаче подошли иначе. Поделили город на зоны, выделив ту, где якобы нельзя вести строительство, а можно лишь реконструировать. Прекрасно понимая, что такое реконструкция в Москве начала третьего тысячелетия. Запланировали невообразимое число высотных зданий. Прекрасно понимая, что в них кто-нибудь поселится, а значит, и прибавится количество машин. Для них даже запланировали новые дороги, только вряд ли хватит тех дорог. Но при этом не отдали должное увеличению так называемых зеленых насаждений. Город если и не встанет в пробках намертво (что, кстати, под сомнением), то точно задохнется. Почему-то объявили юго-запад представительской зоной и вышел более чем странный реверанс в сторону Калуги с Украиной.
А теперь попробуем представить, кому именно в новой Москве ― физически дискомфортной и исторически обезличенной ― будет жить хорошо? И выйдет ― не пенсионеру, не интеллигенту, не врачу, не плотнику, не пекарю, не школьнику, а представителям всего трех социальных страт. Во-первых, богатым и влиятельным. То есть очень богатым, самым-самым влиятельным, составляющим какой-то нанопроцент от общего числа москвичей. Тем, кто в состоянии ездить по городу с мигалкой, а в своей гипермансарде оборудовать гигантский зимний сад. Во-вторых, людям студенческого и слегка послестуденческого возраста, которые будут воспринимать весь этот ад как некую романтику мегаполиса и искать здесь свой шанс войти в нанопроцент тех, кто при своём зимнем саде. Отбрасывая мысль о том, что фиг ты попадёшь в этот процент как неприятную. И в-третьих, странным порождениям мегаполиса ― разного рода фрикам, остромодным дизайнерам, кураторам концептуального искусства, тусовщикам и прочим городским мутантам. То есть людям, у которых в силу разных обстоятельств стерлась грань между добром и злом, между пронзительным стихотворением и какашкой в банке из-под огурцов. Им, как говорится, что водка, что пулемет ― лишь бы с ног сшибало.
Одно радует ― за всю историю существования Москвы ни один принятый властью генплан не был выполнен. Так что― еще поживем.
2010 год.