Театр имени Вахтангова - один из самых знаменитых в нашем государстве. Актер-вахтанговец - это звучит солидно. Даже не верится, что начиналось все с маленькой, полудилетантской студии.
В начале позапрошлого столетия этим участком владели господа Голицыны. Затем он перешел к Бутурлиным, которые построили тут деревянный дом с шестиколонным портиком - вполне в духе Арбата того времени. А в семидесятые он перешел к роду Сабашниковых, которые впервые выстроили в этом месте капитальное каменное строение.
Книгоиздатель Михаил Сабашников писал в своих воспоминаниях: "Мамочка отдала устройству дома весь свой пыл, на какой она была так способна... Она ездила в Париж закупать и заказывать обстановку. Все было устроено со вкусом и с чувством меры. Ничего крикливого, бьющего на эффект. Быть может, выросши в простых жилых комнатах и спокойных парадных покоях этого величавого особняка, я потому и чувствую всегда какую-то бодрую отраду, бывая в красивых и художественно обставленных зданиях. Сколько, в самом деле, наслаждений получали мы еще совсем малышами, слушая музыку или глазея на танцы в нашем белом зале, рассматривая в черной гостиной гобелены на сюжеты из басен Лафонтена, прячась в кабинете отца за гигантскую китайскую вазу. Она стояла на полу, эта великолепная ваза, вышиной в сажень с лишком, черная, с изображенными на ней золотой краской болотными растениями. Мне памятно ее первое появление у нас в доме, когда я, вбежав в кабинет отца утром до его прихода, застал перед поставленной на пол среди комнаты вазой этой камердинера Михаила в полном недоумении и буфетчика Максима, с видом знатока, каким он в данный момент считал себя, пощелкивавшего языком и выражавшего этим полное восхищение. От них я тут же узнал, что некто В., ведший дела с Китаем и вывезший оттуда много художественных предметов, запутался в лесах и покончил с собой. Вдова распродавала имущество, и отец купил у нее это сокровище".
Так создавалось родовое гнездо.
Время от времени тут проходили балы. Тот же книгоиздатель писал: "Буфетчик Максим освобождал себя тогда от всяких обычных трудов и дня за два погружался в приготовления. Доставали из кладовой ценный хрусталь и севрский фарфор. На парадной посуде, изготовленной по специальному заказу мамочки, красовались ее вензеля. По обычаю того времени дом и домашнее имущество почиталось жениным достоянием... Хлопотно было с освещением. Электрического ведь не было еще. Надо было во всех многочисленных люстрах и канделябрах установить свечи да соединить их зажигательным фитилем, чтобы в вечер бала быстро осветить все помещения. Надо было особенно внимательно проследить за вертикальной установкой свечей, чтобы они не капали на танцующих. В красной гостиной устанавливалась "горка", т. е. высокий стол под сандвичи, фрукты, конфеты, вина и прохлодительные напитки... Настройщик настраивал рояль, а перед самым съездом гостей являлся во фраке изящный тапер, итальянец Финоки и для пробы быстро проигрывал мазурку. Съезжались все родственники и знакомые".
Кстати, среди прочих постоянных посетителей был старый декабрист, господин Завалишин. Он, по обыкновению, утаскивал с "горки" несколько фруктов и конфет и прятал лакомства в карманах своей шубы - для внучков. Упомянутый уже Максим однажды не сдержался, сделал декабристу замечание, после чего нажаловался главе дома. Но хозяин отчитал Максима и велел ему на будущее специально собирать корзиночку с деликатесами для малообеспеченного декабриста.
Перед революцией дом перешел к предпринимателю В. Бергу. Тот, наоборот, был скуповат (хотя ходил в миллионерах), однако же тратил немыслимые средства на своего избалованного сына. Михаил Бахрушин (сын известнейшего основателя театрального музея и, по совпадению, сверстник Берга-младшего) писал в своих воспоминаниях: "Сей отпрыск рода Бергов, которому едва минуло шестнадцать лет, привык, чтобы любые его желания немедленно исполнялись родителями, которые считали это своим первейшим долгом. Рассказывая знакомым о своем сыне, который всегда именовался ими по имени-отчеству, они сообщали, что по его желанию, он располагает собственным выездом, имеет своего камердинера и часто устраивает маленькие званые ужины для своих друзей".
Сам же Василий Павлович лишь несколько раз в год устраивал подобные мероприятия для представителей своего круга. Деньги же держал в бриллиантах, которые всегда таскал с собой в маленьком, но тяжелом чемоданчике. Сейфам и банкам господин Берг не доверял.
* * *
Подобные предосторожности сыграли свою службу - после революции господин Берг сумел спасти часть своего богатства. Однако же, сам особняк был национализирован. От людей Берга здесь остался только его дворник Филипп Яковлевич Болякин, тоже, между прочим, историческая личность. Уже упомянутый Баранов, собиратель всяческих историй, так описывал его: "Он высокого роста и, судя по его фигуре, когда-то был крепкого телосложения, теперь одряхлел, стал сутулиться. Родом он из крестьян Тульской губернии, Новосельского уезда, деревни Даниловки... В этом доме он работал более двадцати пяти лет и все время, до зимы 1924 г., жил вдвоем со своей женой, которой, когда я узнал ее, было 80 лет. Третьим членом семьи Филиппа Яковлевича был его любимец, большой серый кот Барсик.
За 25 лет работы Филипп Яковлевич нажил немало разной одежды, но его обворовали дочиста в то время, когда он убирал мостовую, а старуха отлучилась из дому.
В первое время моего знакомства с ним наши разговоры вращались большей частью вокруг уборки мостовой. Обыкновенно, покончив с работой, он с метлой или киркой в руке подходил ко мне, тяжело волоча ноги.
- Давай, - устало произносил он.
Это означало, что он хочет покурить. Я доставал из кармана кисет с махоркой, мы скручивали цигарки, закуривали... Иногда, глядя на убранную мостовую и любуясь своей работой, он говорил мне:
- Глянь-ка, походил по ней метлой, она и поумнела, а то была, как пьяная баба вся растрепанная".
Баранова он забавлял всякими небылицами про Якова Велимович Брюса, полковника Сухарева и поэта Пушкина.
В особняке же после революции открылась выставка с довольно впечатляющим названием: "Первая выставка национального музейного фонда. Здесь демонстрировались ценные шедевры, конфискованные из барских усадеб. Феофан Грек, Дионисий, Рокотов, Боровиковский, Тропинин, Кипренский, Брюллов - все это, некогда лелеемое и тщательным образом хранимое законными владельцами вдруг оказалось в Берговском особняки (Василий Павлович об этом и мечтать не мог).
* * *
А тем временем рядом с Пречистенкой, в Мансуровском переулке дерзала Третья мхатовская студия Евгения Вахтангова. Студийцы просто-напросто сняли квартиру и тайком от легендарных основателей театра репетировали пьесы. В результате появился совершенно новый, менее канонический и более живой театр, которому власти и предоставили бывшее бергово владение.
Первым спектаклем, данным здесь, на новой сцене, было "Чудо святого Антония" М. Метерлинка, и состоялось это в 1921 году. Вахтангов не скрывал собственной радости. Он говорил, что уже много лет назад верил в новых актеров, не похожих на апологетов старой школы МХТ. "Они должны появиться или из среды самого народа, или это должны быть люди, "услыхавшие бога" народа", - писал основатель театра.
Одним из них был знаменитый Борис Щукин. Павел Антокольский вспоминал, каким он был в самом начале своей артистической карьеры: "Был он гол как сокол, ночевал где-то в помещении театра. Все его имущество состояло из суконной серой блузы да чайника... Ничто в жизни не смогло смутить или сбить с толку этого привыкшего к жизненным передрягам пролетария".
Правда, в 1937 году тот "пролетарий", сыграв Ленина пожизненно вписался в новую актерскую элиту.
Одна из современниц, И. Соя-Серко писала о вахтанговском театре: "В нем новые хозяева приспособили залы и гостиные под театральные помещения. Как сейчас помню гостиную, обитую темно-серым шелком с какими-то серебряными гербами, с деревянной панелью и большим камином, который иногда затапливали для большего уюта. Сцена была небольшая, мест в зрительном зале тоже немного, но москвичи сразу же заприметили этот театр и попасть в него даже тогда было не просто".
Правда, сатирик В. Ардов советовали, как преодолеть это препятствие: "В театр им. Вахтангова надо проникнуть через артистический подъезд (с улицы Вахтангова). Войдя, спросить кого-нибудь из руководства театра. Когда вас приведут в дирекцию, вы значительно говорите принявшему вас товарищу:
- Видите ли, я член правления Главрайбредкомвода.
- Чем могу служить?
- Видите ли, в настоящее время мы распределяем между организациями излишки нашего речного флота. И мы могли бы уделить вашему театру пару-другую судов...
Надо заметить, что театр им. Вахтангова обладает наиболее налаженным изо всех театров Москвы хозяйством. У вахтанговцев есть свой дом, образцовый магазин, усадьбы, леса, поемные луга, акватории и охотничьи заповедники. Нет никакого сомнения, что предложение приобрести собственный флот заинтересует этот театр.
- Мы могли бы предложить, - говорите вы, - либо моторную яхту, либо две-три шхуны, а если хотите, небольшие такие канонерки или эсминцы индивидуального пользования. Хотя, может быть, вы предпочитаете китобойные суда, оснащенные гарпунными пушками?
- М-м-м... - бормочет вахтанговец, - я должен переговорить с товарищами, прежде чем дать вам ответ.
- Ну что же. Время терпит. Кстати, что у вас сегодня идет?
- "Человеческая" комедия". Не хотите ли посмотреть?
- Да, можно, пожалуй... Я посмотрю спектакль, а вы того... уточните ваши потребности во флоте...
И вот через пять минут вы сидите в директорской ложе".
Словом, приобщиться к чудесам вахтанговской культуре, при желании, было возможно. Тем более, она того определенно стоила. Та же Соя-Серко утверждала: "Современники в своих воспоминаниях стараются поменьше говорить о первой постановке Третьей студии МХАТа - "Чудо святого Антония" Метерлинка. Больше знают о нашумевшей в то время "Турандот". Но "гурманы" от театра смотрели "Чудо" с большим интересом. Антония играл Ю. Завадский, красивый, как молодой бог, в серой хламиде, подпоясанной веревкой, с высоко поднятой головой и отрешенным от всего мирского взглядом. Таким он появлялся на сцене, и публика замирала от восторга".
А в двадцатые здесь ставили булгаковскую "Зойкину квартиру". Один из современников, И. Рапопорт об этом вспоминал: "Нэп. "Зойкина квартира" - ателье дамских туалетов с красивыми дамами-манекенщицами. Здесь скрывались авантюристы, приспособленцы, сюда под видом прачек - тогда еще были китайские прачечные - приходили шпионы-китайцы... Пьеса была явно и откровенно сатирическая. Смех не прекращался в течение всего спектакля... Роли были написаны превосходно, с таким юмором, знанием сцены, с такой смелостью и вкусом, что все поголовно влюбились в автора, захотели играть в пьесе все, хоть и полусловесные, а то и выходные роли. Достаточно сказать, что Щукин, перед этим сыгравший Синичкина и Павла в "Виринее", с увлечением взялся за эпизодическую роль под названием "Мертвое тело" или Иван Васильевич. Это был командировочный из провинции, хозяйственник, сильно захмелевший и, так как дамы для него не оставалось, плясавший с манекеном.
Помню, что реплики из пьесы, как это часто бывает, когда роли нравятся, переходили в жизнь: "Граф, коллега, прошвырнемся в пивную, раки - во..." - говорил исполнитель роли проходимца Симонов. "Какая вы, Зоя Денисовна, обаятельная", - реплика из роли управдома - Захавы, обращенная к Ц. Мансуровой, - стала ходячей, и с тех пор термин "обаятельный" в смысле похвалы был убит, скомпрометирован и стал запретным в театре".
Словом, вахтанговский театр блистал - иного слова здесь не подобрать. Даже приехавший в Россию в 1937 году Лион Фейхтвангер не остался равнодушным к этой труппе: "Случается, что в Москве идет одна пьеса одновременно в нескольких театрах, играющих ее в различных стилях, например "Отелло", "Ромео и Джульетта", а также оперы и пьесы современных авторов. Я смотрел в двух московских театрах пьесу молодого автора Погодина "Аристократы", рассказывающую о жизни трудового лагеря. Вахтанговцы дают спектакль слегка традиционного стиля, превосходный по качеству, отделанный до мельчайших подробностей. Охлопков играет без декораций, слегка только намекая конструкциями, на двух сценах, сообщающихся между собой деревянными мостками, причем одна сцена поставлена на самой середине зрительного зала. Спектакль чрезвычайно стилизованный, в высшей степени экспериментаторский и действенный".
В 1941 году в это здание попала фашистская бомба. В результате его пришлось реконструировать - практически, переделывать заново. Но у актеров в войну были другие заботы - они гастролировали на фронтах. Отчеты сообщали: "Бригада обслуживала Управление Калининского фронта, после чего была направлена в армию генерал-лейтенанта т. Лелюшенко, все подразделения которой обслужила. Поездка происходила в весеннюю распутицу, когда 150 км по пути в армию пришлось преодолевать 11 суток. Работа протекала на передовых, случалось играть и под огнем. Особый интерес представлял для бригады опыт показа целого спектакля в обстановке передовых позиций. Опыт оказался весьма удачным. Представление целой пьесы производит на бойцов глубокое впечатление. Там, где невозможно было играть спектакль, играли концерты. На Калининском фронте бригада работала два месяца".
Бойцы же были просто счастливы. "Нам кажется, что мы побывали на спектакле не во фронтовых условиях, а в московском театре. Большой спасибо артистам", - писал очевидец в газету "Вперед на врага". Он, разумеется, не знал, что здания "московского театра" в тот момент, по сути, не существовало.