На Тверской, на углу со Столешниковым переулком находилась гостиница "Дрезден". До революции вообще считалось модным называть гостиницы в честь заграничных городов.
"Панауров остановился в Москве в Дрездене," - писал в своих черновиках Антон Павлович Чехов. Чехову это казалось смешным.
Ранее здесь располагался отель господина Коппа под названием "Север". "Север" - так называемое "пушкинское место", в нем поэт остановился в марте 1830 года. Полицмейстер Миллер сообщал начальству в донесении: "Секретно. Чиновник 10 класса Александр Сергеев Пушкин 13-го числа сего месяца прибыл из С.-Петербурга и остановился в доме г. Черткова в гостинице Коппа, за коим учрежден секретный полицейский надзор".
Впрочем, "Александр Сергеев" отличался крайней непоседливостью, и "пушкинских мест" в Москве, что называется, без счета.
А спустя десятилетия тут появилась гостиница "Дрезден". Глядя на фасад шестого дома со стороны памятника Юрию Долгорукому, можно увидеть в нем дореволюционные черты. Действительно, когда Мордвинов строил это здание, бывший отель как бы вошел в его состав. Конечно, это было сделано не из любви к московской старине, а просто-напросто из экономии.
В позапрошлом же столетии длинная двухэтажная постройка с простенькими контрфорсами и арочными окнами была приметным зданием.
По традиции, на первом этаже располагались магазины и различные сервисные учреждения. Здесь находилась известная в те времена парикмахерская Розанова и Орлова (им доверяли волосы самого князя В. А. Долгорукова, генерал-губернатора Москвы). Славилось брючное заведение некого Жоржа. Жорж не брался за сорочки и визитки, а специализировался только на штанах. Зато был в этом жанре несравненным мастером. Москвичи говорили:
- Выкроит Жорж - так, что художнику не нарисовать.
"Профессиональным укрывателем кривых ног столичных щеголей," назвал его один из современников.
Славился цветочный магазин "Ноев и Крутов". Александр Вертинский вспоминал: "В витринах его в самые жестокие морозы беззаботно цвели ландыши в длинных ящиках, гиацинты, сирень в горшках и фиалки. Пармские бледно-лиловые фиалки, которые привозили экспрессом прямо из Ниццы".
Сам Вертинский, не имея средств к тому, чтоб стать клиентом "Ноева и Крутова" часами мог простаивать перед витриной, наслаждаясь "праздником цветов". Лишь изредка он позволял себе за три копейки купить здесь опавший бутон от камелии. Он прикалывал этот бутон к воротнику бархатной блузы и щеголял своим изысканным и утонченным обликом среди довольно симпатичных посетительниц дешевеньких студенческих столовых.
Самым же крупным был, пожалуй, "Магазин А. В. Андреева". Его дочь Екатерина сделала своеобразную литературную карьеру: во-первых вышла замуж за поэта К. Бальмонта, а во-вторых, оставила довольно любопытные воспоминания. Благодаря ей мы знаем, как в были поставлены дела в той фирме: "Около ворот было двухэтажное каменное помещение, где хранились более деликатные товары: чай, доставленный из Китая, зашитый в мешки из буйловой кожи. В этой "фабрике", как назывался этот дом, в первом этаже была паровая машина, приводящая в движение разные мелкие машины, что пилили сахар и т. д. Во втором этаже сахарные головы обертывали в синюю бумагу, или наколотый сахар укладывали в пакеты. Так же сортировали, развешивали и убирали чай в деревянные ящики в два, четыре и больше фунта. В таком виде они отправлялись в провинцию… Машины и всякие новые приспособления отец выписывал из-за границы, куда сам ездил осматривать новые изобретения по этой части".
Словом, торговля велась основательная.
Сам же отель был, в общем, заведением простым, хотя солидным. Устроиться сюда работать можно было только по рекомендации. Один из героев Лескова рассказывал, как он попал в эту гостиницу: "Он (некий знакомец рассказчика - АМ.) велел мне одеться и привел в гостиницу напротив главнокомандующего дома к подбуфетчику, и сказывает ему при мне:
- Вот, - говорит, - тот самый подмастерье, который, я вам говорил, что для вашей коммерции может быть очень способный.
Коммерция их была такая, чтобы разутюживать приезжающим всякое платье, которое приедет в чемоданах замявшись, и всякую починку делать, где какая потребуется.
Подбуфетчик дал мне на пробу одну штуку сделать, увидал, что исполняю хорошо, и приказал оставаться.
- Теперь, - говорит, - Христов праздник и господ много наехало, и все пьют-гуляют, а впереди еще Новый год и Крещенье - безобразия будет еще больше, - оставайся.
Я отвечаю:
- Согласен.
А тот, что меня привел, говорит:
- Ну, смотри, действуй, - здесь нажить можно. А только его (то есть подбуфетчика) слушай, как пастыря. Бог пристанет и пастыря приставит".
Подбуфетчик, видимо, слегка лукавил. Особых безобразий (в самом центре города, да на Тверской, да перед домом губернатора, да рядом с полицейской частью) не случалось. Жизнь отеля проходила тихо, в мире. Зайдет, к примеру, постоялице из города Калуге ее приятель, литератор Гоголь. Посидит за столом, попьет вина с теплой водой и сахаром, расскажет что-нибудь о театральной жизни.
Или же снимет номер прибывший на университетское торжественное заседание хирург Н. Пирогов. Правда, с хирургом были хлопоты - его на этом заседании избрали почетным гражданином города Москвы, и несколько дней кряду в номер господина Пирогова то и дело прибывали поздравители.
Останавливались тут Тургенев, Александр Островский, Чехов. Правда, последний признавался: "В "Дрездене" я только ночую, живу же на Мал. Дмитровке, д. Шешкова".
Что ж, значит так ему было удобнее.
Да и москвичи часто снимали тут на долгий срок уютный номер. И постоянные жители города тоже иной раз доставляли неудобства гостиничной администрации. Фельетонист Александр Амфитеатров как-то раз рассказывал о другом фельетонисте, Власе Дорошевиче:
- Мы с ним жили… в гостинице "Дрезден". Влас заболел. Не знаю откуда, девушки с Тверской, Петровки и Кузнецкого моста узнали об этом, они замучили нашего гостиничного швейцара. "Мочи от них, Александр Валентинович, для меня во время болезни Власа Михайловича не было, - говорил швейцар. - По несколько раз в день забегали, цветы приносили. Одна даже всплакнула, передавая для больного букет фиалочек. Я отнес эти фиалки Власу Михайловичу и рассказал ему, как они, уличные девушки, здоровьем его интересуются. Влас Михайлович вскинул на нос пенсне и, глядя на меня, сказал:
"Души-то у них в тысячу раз лучше наших. Только вот жизнь сложилась не так, как надо. Удивительнейшие среди них люди встречаются. Недаром Федор Михайлович (Достоевский) столько о них волнующих страниц написал. Заслужили они это. Своим трудным заработком".
"А я, - продолжал швейцар, - всех успокаивал:
"Поправляется, девоньки милые! Поправляется! Скоро опять его фельетонами зачитываться будете".
Дорошевич действительно вскорости в скором времени выздоровел. А вот другой постоялец гостиницы, известный художник В. Суриков там же скончался от тяжелой сердечной болезни.
Самым же таинственным из постояльцев был президент Академии наук и министр народного просвещения граф Дмитрий Андреевич Толстой. Он, приезжая в Москву, останавливался всегда в "Дрездене", в этаком "люксе" с кабинетом, приемной и спальней. Именно здесь проходили последние годы бывшего министра. У него возник редкостный род помешательства - он воображал себя лошадью. В некогда элегантном номере пришлось устроить своего рода конюшню, где оборудовали стойло и кормушку, из которой граф хватал ртом пищу. Время от времени он ржал, стучал об пол ногами. Спал прямо на полу, не раздеваясь.
Естественно, что этого жильца держали под большим секретом. Но слухи о нем все равно расползались по городу.