Старший брат ЦУМа
Можно сказать, что московский Петровский пассаж - старший брат ЦУМа. Еще бы - был построен в 1906 году, на два года раньше. Он тоже удивлял обилием товара. А писателя Андрея Белого вдохновил на настоящий гимн: " В проходах пассажа, - под тою же вывеской "Сидорова Сосипатра" блистала толпа: золотыми зубами, пенснэ и моноклями.
Кто-то уставился в окна, съедая глазами лиловое счастье муслинов, сюра, вееров; здесь же рядом - сияющий выливень камушков: ясный рубин, желтоливный берилл, альмантин цвета рома и сеть изумрудиков; словом - рулада разграненных блесков; и липла толпа, наблюдая, как красенью вспыхнет, как выблеснет зеленью: вздрогнет; и - дышит.
Прелестно!
Брюнеточка, прелесть какая, косится на блески; а черный цилиндр, увенчавшись моноклем и усом, в кофейного цвета мехах нараспашку, - косится на блеск ее глазок; из двери - прошли: горбоносый двубакий, в пенснэ и в кашнэ с перевязанным, малым футляром (своей балерине); и - дама седая, сухая, пикантная: шляпочка - током; и - лаковый сак.
Литераторы, графы, купцы, спекулянты, безбрадые, брадые, усые, сивые, сизые, дамы в ротондах, и в кофточках - справа налево и слева направо.
Шли - по-двое, по-трое: громко плескались подолами, переливались серьгами, хватались за шляпы, вращали тростями, сжимали портфели, сжимали пакетики, перебирали перчатками - сумочки, хвостики меха, боа; расступались, давая дорогу друг другу; роились у входа; и шли - на Варварку, к Столешникову, к Спиридоновке, к Малой Никитской.
И за ними за всеми - кареты, пролетки, ландо".
Разъясняем Сосипатра Сидорова
Кстати, упомянутый Андреем Белым Сосипатр Сидоров был личность, легендарная в Москве. Сергей Дурылин вспоминал о том, как дома у него шли споры - лучше ли обратиться к Сосипатру Сидорову, "и сразу купить все, что нужно", или же воспользоваться посредническими услугами некого мужика Филиппа, который может всю мануфактуру организовать дешевле, но его для этого надо поить, кормить и всяко с ним возиться.
Выбор был очевиден. Если деньги есть - у Сосипатра будет тебе счастье. Если нет - мужик Филипп тебе, что называется, начертан на роду.
Петровский пассаж? Или нет?
Петровский пассаж вошел в литературу. Саша Черный посвящал этому заведению стихотворение, которое так и называлось: "В Пассаже":
Портрет Бетховена в аляповатой рамке, Кастрюли, скрипки, книги и нуга. Довольные обтянутые самки Рассматривают бусы, жемчуга. Торчат усы и чванно пляшут шпоры. Острятся бороды бездельников-дельцов. Сереет негр с улыбкою обжоры, И нагло ржет компания писцов. Сквозь стекла сверху, тусклый и безличный, Один из дней рассеивает свет. Толчется люд бесцветный и приличный. Здесь человечество от глаз и до штиблет, Как никогда, - жестоко гармонично И говорит мечте цинично: "Нет"!
Воспевал тот пассаж и Арсений Тарковский:
Показывали страуса в Пассаже. Холодная коробка магазина, И серый свет из-под стеклянной крыши, Да эта керосинка на прилавке - Он ко всему давным-давно привык. Нахохлившись, на сонные глаза Надвинул фиолетовые веки И посреди пустого помещенья, Не двигаясь, как чучело, стоял, Так утвердив негнущиеся ноги, Чтоб можно было, не меняя позы, Стоять хоть целый час, хоть целый день Без всякой мысли, без воспоминаний. И научился он небытию И ни на что не обращал вниманья - Толкнет его хозяин или нет, Засыплет корму или не засыплет, И если б даже захотел, не мог Из этого оцепененья выйти.
Правда, не исключено, что подразумевался несколько иной пассаж - Санкт-Петербургский, на Невском проспекте. Или какой-нибудь еще. Установить истину никак не представляется возможным - авторы не уточняли географию своих произведений. Да и вообще - художественный вымысел, игра воображения. Пассажи же все были более-менее на одно лицо. Так что вполне возможно отнести эту поэзию к Петровскому пассажу, самому известному в Москве.
Герои Чехова
Такое же пренебрежение к географии допустил Чехов в своем замечательном рассказе "Полинька": "Второй час дня. В галантерейном магазине "Парижские новости", что в одном из пассажей, торговля в разгаре. Слышен монотонный гул приказчичьих голосов, гул, какой бывает в школе, когда учитель заставляет всех учеников зубрить что-нибудь вслух. И этого однообразного шума не нарушают ни смех дам, ни стук входной стеклянной двери, ни беготня мальчиков.
Посреди магазина стоит Полинька, дочь Марьи Андреевны, содержательницы модной мастерской, маленькая, худощавая блондинка, и ищет кого-то глазами. К ней подбегает чернобровый мальчик и спрашивает, глядя на нее очень серьезно:
- Что прикажете, сударыня?
- Со мной всегда Николай Тимофеич занимается, - отвечает Полинька.
А приказчик Николай Тимофеич, стройный брюнет, завитой, одетый по моде, с большой булавкой на галстуке, уже расчистил место на прилавке, вытянул шею и с улыбкой глядит на Полиньку.
- Пелагея Сергеевна, мое почтение! - кричит он хорошим, здоровым баритоном. - Пожалуйте!
- А, здрасте! - говорит Полинька, подходя к нему. - Видите, я опять к вам... Дайте мне аграманту какого-нибудь.
- Для чего вам, собственно?
- Для лифчика, для спинки, одним словом, на весь гарнитурчик.
- Сию минуту".
И тут уж никаких сомнений - речь идет о Москве, и о главном, Петровском пассаже первопрестольной российской столицы.
Кстати, здесь устраивали свои важные сердечные дела не только продавцы с портнихами. Сразу же после открытия пассаж сделался местом тайных встреч влюбленных. Он идеально подходил для этого. На вопрос мужа, где она была, дама совершенно честно отвечала, что в пассаже. А на вопрос, почему же тогда ничего не купила, говорила, что, дескать, печется о бюджете семьи.
Пассаж уже в те времена был магазином не дешевым.
Революция и после
Петровский Пассаж, как и ЦУМ, замирал в революцию. "В окнах "Пассажа" валялся забытый хлам, много было белых временных вывесок разных новых учреждений с длинными неуклюжими названиями, и люди встречались не подходящие к стилю богатой московской улицы," - писал Михаил Осоргин.
После революции здесь разместилась Постоянная промышленная выставка ВСНХ. Перед входом повесили агитационный барельеф "Рабочий" скульптора М. Г. Манизера. А во второй линии расположился трест "Дирижабльстрой", который консультировал сам господин Умберто Нобиле.
В жизни Петровского Пассажа наступила новая эпоха.
Правда, с дирижаблями все вышло несколько коряво. Начиналось-то, что называется, за здравие. На щит был поднят Константин Циолковский - некогда подвергавшийся насмешкам "глухой учитель из Калуги" в одночасье сделался одним из величайших гениев эпохи. Его разработки по строительству цельнометаллических дирижаблей стали, наконец-то, применяться в реальной жизни. Над советским небом появилось множество этих неповоротливых, похожих на раздутые сигары, транспортных средств.
Однако, вскоре стало ясно - самолеты все же лучше. И дирижаблестроение было заброшено.
Аукцион
Здесь же располагался и известнейший на всю Москву аукцион, с которого распродавалась часть имущества, отобранного у дворян. Аукционист был колоритной личностью. Газеты восхищались его внешностью, манерами и стилем поведения: "Он как будто сошел с обложки папирос "Сэр": начисто выбритый подбородок, тщательный пробор, крепко затянутый галстук... Он произносит сотню слов в минуту: - Старинный силуэт в раме три рубля. Силуэт - кто больше? 3 рубля 20 копеек слева. Раз... 3 рубля 50 копеек - у окна, раз, 3 рубля 50 копеек два... 3 рубля 70 копеек у дверей - раз... 4 рубля гражданин в пенсне. 4 рубля. Раз, два... 4 рубля три... Никто больше?
Правая рука отщелкивает на счетах цифры, берет молоток и стучит. Публика в зале приучена: безмолвно подымает руку и пальцами показывает цифры. Один палец - десять копеек, два пальца - двадцать копеек и т. д. Сотрудница с удивительной быстротой разносит квитанции: - Солонка? Кто солонка? Иногда ошибается. Тогда аукционист громко возвещает: - Ольга Николаевна, синий абажур - дама сзади, шляпа с белым пером!"
Нельзя было представить себе этого товарища (скорее, все же, господина) в простой обыденности - как он стоит в очереди за сахаром, как играет с ребенком, как потирает руки прежде чем выпить стаканчик водки. Зато можно было посвящать ему литературные произведения. А если и не посвящать, то уж, по крайней мере, помещать его в качестве одного из персонажей. Отдавая должное и самому аукциону как процессу.
В Петровский пассаж за стульями
Так поступили знаменитые Ильф и Петров в своем известнейшем романе: "В Пассаж на Петровке, где помещался аукционный зал, концессионеры вбежали бодрые, как жеребцы.
В первой же комнате аукциона они увидел то, что так долго искали. Все десять стульев Ипполита Матвеевича стояли ножках. Даже обивка на них не потемнела, не выгорела, не попортилась. Стулья были свежие и чистые, как будто бы только что вышли из-под надзора рачительной Клавдии Ивановны.
- Они? - спросил Остап.
- Боже, Боже, - твердил Ипполит Матвеевич, - они, они. Они самые. На этот раз сомнений никаких.
- На всякий случай проверим, - сказал Остап, стараясь быть спокойным.
Он подошел к продавцу.
- Скажите, эти стулья, кажется, из мебельного музея?
- Эти? Эти - да.
- А они продаются?
- Продаются.
- Какая цена?
- Цены еще нет. Они у нас идут с аукциона.
- Ага. Сегодня?
- Нет. Сегодня торг уже кончился. Завтра с пяти часов.
- А сейчас они не продаются?
- Нет. Завтра с пяти часов.
Так, сразу же, уйти от стульев было невозможно.
- Разрешите, - пролепетал Ипполит Матвеевич, осмотреть. Можно?
Концессионеры долго рассматривали стулья, садились на них, смотрели для приличия и другие вещи. Воробьянинов сопел и все время подталкивал Остапа локтем.
- Молитесь на меня! - шептал Остап. - Молитесь, предводитель!"
Но не все так просто
Сама же атмосфера этого аукциона впечатляла: "Концессионеры заняли места в четвертом ряду справа. Ипполит Матвеевич начал сильно волноваться. Ему казалось, что стулья будут продаваться сейчас же. Но они стояли сорок третьим номером, и в продажу поступала сначала обычная аукционная гиль и дичь: разрозненные гербовые сервизы, соусник, серебряный подстаканник, пейзаж художника Петунина, бисерный ридикюль, совершенно новая горелка от примуса, бюстик Наполеона, полотняные бюстгальтеры, гобелен "Охотник, стреляющий диких уток" и прочая галиматья.
Приходилось терпеть и ждать. Ждать было очень трудно: все стулья налицо; цель была близка, ее можно было достать рукой.
"А большой бы здесь начался переполох, - подумал Остап, оглядывая аукционную публику, - если бы они узнали, какой огурчик будет сегодня продаваться под видом этих стульев".
- Фигура, изображающая правосудие! - провозгласил аукционист. - Бронзовая. В полном порядке. Пять рублей. Кто больше? Шесть с полтиной, справа, в конце - семь. Восемь рублей в первом ряду, прямо, Второй раз, восемь рублей, прямо. Третий раз, в первом ряду, прямо.
К гражданину из первого ряда сейчас же понеслась девица с квитанцией для получения денег.
Стучал молоточек аукциониста. Продавались пепельницы из дворца, стекло баккара, пудреница фарфоровая.
Время тянулось мучительно.
- Бронзовый бюстик Александра Третьего. Может служить пресс-папье. Больше, кажется, ни на что не годен, Идет с предложенной цены бюстик Александра Третьего. В публике засмеялись.
- Купите, предводитель, - съязвил Остап, - вы, кажется, любите.
Ипполит Матвеевич не отводил глаз от стульев и молчал.
- Нет желающих? Снимается с торга бронзовый бюстик Александра Третьего. Фигура, изображающая правосудие. Кажется, парная к только что купленной. Василий, покажите публике "Правосудие". Пять рублей. Кто больше?"
Петровский пассаж снова место торговли
Впрочем, в скором времени все вновь наладилось. И Пассаж снова сделался местом торговли, а не просветительства. А в окнах появились механические куклы во весь рост. Они дули в саксофоны, били в барабаны и играли на других модных в то время музыкальных инструментах.
Куклы представляли из себя не что-нибудь, а полноценный джазовый оркестр.
Юрий же Нагибин сообщал: "Еще я помню страшного нищего на Петровке возле Пассажа, он совал прохожим культю обрубленной руки и, брызгая слюной, орал: "Родной, биржевик, подай герою всех войн и революций!" Нэп был уже на исходе, и биржевики, настоящие и бывшие, испуганно совали опасному калеке рубли и трешки. Впрочем, так же поступали негоцианты и предприниматели, не имевшие к бирже никакого отношения. Сколько я себя помню, страх всегда правил свой безустанный бал".
Трудно себе представить, чего именно боялись эти бывшие биржевики. Что поганый нищий настучит на них в ЧК? Вряд ли подобное было возможно.
Вероятно, страх был неосознанным, животным, диким. И от этого страшным вдвойне.