В городе Калуге, в домике по адресу улица Циолковского, 79 жил самый знаменитый калужанин - разумеется, Циолковский. Не удивительно, что в городе существует нечто вроде культа Константина Эдуардовича. Его именем названы всяческие просветительские учреждения, Его изображения и хрестоматийные фразы тут и там подстерегают туриста. Дух освоения воздушных и космических пространств. Среди заурядных вывесок вдруг встретится что-нибудь предельно экзотическое. "Средняя общеобразовательная муниципальная Аэрокосмическая школа № 6". Видимо где-то находится еще как минимум пять таких средних школ.
Дилетанту оценить роль Циолковского в науке крайне трудно. Для этого необходимо быть профессионалом в соответствующих областях. Те, кто такими профессионалами является, считают эту роль весьма существенной. Следовательно так оно и есть, и вряд ли нам сейчас имеет смысл на этом заострять свое внимание.
Лучше попробуем представить, какую роль играл Циолковский в жизни города Калуги.
* * *
Для начала - немного о детстве и юности. Костя Циолковский родился в 1857 году в селе Ижевском Рязанской губернии в семье лесничего. Он был одиннадцатым ребенком, по его собственным словам, "очень смышленным и забавным". Страдал лунатизмом (что не редкость в детском возрасте).
Домашнее прозвище - Птица. Весьма символично.
В десять лет Циолковский заболел скарлатиной. Это имело серьезнейшее осложнение - Птица оглох. И "отупел", как признавался впоследствии сам Константин Эдуардович.
Впоследствии он вспоминал: "Лет 10 - 11, в начале зимы, я катался на салазках. Простудился. Простуда вызвала скарлатину. Заболел, бредил. Думали, умру, но я выздоровел, только сильно оглох и глухота не проходила. Она очень мучила меня. Я ковырял в ушах, вытягивая пальцем воздух, как насосом, и, думаю, сильно себе этим повредил, потому что однажды показалась кровь из ушей. Последствия болезни - отсутствие ясных слуховых ощущений, разобщение с людьми, унижение калечества - сильно меня отупили".
Казалось, будущее Циолковского предрешено. Отупение, год от года все усиливающееся. Отсутствие интереса ко всему, что его окружает. Лень, апатия, полнейшее пренебрежение к себе. И, как итог его жизни - медленное угасание в какой-нибудь из многочисленных благотворительных лечебниц для психиатрических больных. Но маленький Циолковский выбрал другой путь.
Он писал: "Еще 11 лет в Рязани мне нравилось делать кукольные коньки, санки, часы с гирями и пр. Все это было из бумаги и картона и соединялось сургучом. Наклонность к мастерству и художеству сказалась рано. У старших братьев она была еще сильней. К 14 - 16 годам потребность к строительству проявилась у меня в высшей форме. Я делал самодвижущиеся коляски и локомотивы. Приводились они в движение спиральной пружиной. Сталь я выдергивал из кринолинов, которые покупал на толкучке. Особенно изумлялась тетка и ставила меня в пример братьям. Я также увлекался фокусами и делал столики и коробки, в которых вещи то появлялись, то исчезали".
Естественно, что об общении со сверстниками, да и о полноценном образовании не могло быть и речи. Ребенок замкнулся в себе. Какую эволюцию проделали за годы "отупения" его сознание, его душа - понять нам не дано. По словам Циолковского, мысль начала проявляться только с 14 - 15 лет: "Моя глухота, с детского возраста лишив меня возможности общения с людьми, оставила меня с младенческим знанием практической жизни, с которым я пребываю до сих пор. Я поневоле чуждался ее и находил удовлетворение только в книгах и размышлениях. Вся моя жизнь состояла из работ, остальное было недоступно".
Если же практическая жилка все же проявлялась в маленьком Циолковском, то весьма своеобразно. Он, к примеру, еще в раннем детстве выдумывал различные истории и, не имея других слушателей рассказывал их своему младшему брату. Брат слушать не хотел. Тогда рассказчик стал ему за слушание платить (карманные деньги у мальчика, видимо, были).
* * *
Естественно, что в школе Костя не учился. Зато самообразованием постиг немалое число наук (математику, к примеру - вплоть до интегральных и дифференциальных уравнений).
Вместе с тем, мальчик не был тепличным, домашним подростком. Однажды он даже поднялся на заброшенную, наполовину покосившуюся колокольню. Это был своего рода подвиг. Циолковский впоследствии вспоминал: "Я был один. Никто не дерзал туда залезть. Мне же это доставляло громадное удовольствие: все было под ногами… Вздумал однажды покачать кирпичную ограду. Не только она, но и вся верхушка закачалась. Я пришел в ужас, представив себе мое падение со страшной высоты. Всю жизнь потом мне снилась эта качающаяся башня. Все же я жалел, что вход на башню был потом заделан".
Маленький Циолковский продолжал быть одиноким и непонятым. Он ничего практически не слышал, и из-за этого, естественно, не мог общаться со своими сверстниками. Однако Косте вдруг открылся новый, книжный мир. Не тот, что в детстве, не беллетристический - художественная литература его более не интересовала.
Зато у отца-лесничего нашлось несколько книжек по математическим и всяческим естественным наукам. Константин принялся их читать и обнаружил вдруг, что все в тех книгах очень увлекательно и ясно. Мальчик, например, сооружает астролябию и, не выходя из дома определяет расстояние до находившейся поблизости пожарной каланчи. Ровно 400 аршин. Выходит, проверяет - так и есть.
Старшие братья и родители трепещут - оказывается, что Костя, этакий домашний дурачок, прекрасно понимает интегральное и дифференциальное исчисления, а также множество других премудростей, им недоступных.
И вместе с этим Костя - мальчик совершенно непрактичный в бытовых вопросах, не интересующийся никакими играми, забавами, не стремящийся попробовать спиртное и стащить отцовскую сигару, совершенно равнодушный к девочкам. Что делать с этим необычным пареньком?
К счастью, Эдуард Циолковский принимает хотя и рискованное, но единственно правильное решение (отчасти облегченное наличием в семье огромного количества других детей). Он снаряжает своего одиннадцатого отпрыска в Москву, учиться. Благо среди знакомых этого рязанского лесничего случайно оказался Николай Федоров, философ и сотрудник Румянцевской библиотеки.
* * *
По замыслу папаши, Костя должен был устроиться в училище. Однако же общение с товарищами его ни коим образом не привлекало. Он самостоятельно ходил в Румянцевскую библиотеку и отчасти сам, отчасти с помощью того же Федорова выбирал всякие руководства, справочники и учебники.
За окном тесненькой комнатушки Циолковского проходила веселая жизнь первопрестольного города. Компании студентов путешествовали из театров в кабачки, из кабачков к девицам и орали модные куплеты:
Ах, зачем же я не кот? Мне хотя бы только год Испытать жизнь кота, Тра-та-та! Тра-та-та!
Костю не интересовала жизнь кота, а также развлечения, искусства и другие сущности, не относящиеся к столь простым и увлекательным естественным наукам. Питался он одним лишь черным хлебом, не позволяя себе тратиться даже на чай. Родители снабжали сына небольшим пособием - рублей 10 - 15 в месяц. Из этого на черный хлеб уходило ровно 90 копеек (раз в три дня по 9 копеек). Оставшиеся деньги шли на книги, химикаты, механизмы. Константин Эдуардович вспоминал о тех годах: "Тетка сама навязала мне уйму чулок и прислала в Москву, - вспоминал Константин Эдуардович. - Я решил, что можно отлично ходить и без чулок (как я ошибся!). Продал их за бесценок и купил на полученные деньги спирт, цинку, серной кислоты, ртути и прочего".
Такое вот подвижничество.
Естественно, во время опытов едкие химикаты проливались на одежду. Прохожие кричали Циолковскому:
- Что, мыши, что ли, съели ваши брюки?
Полицейские косились с подозрением на длинную и скомканную шевелюру экспериментатора, подозревая в ней крамолу, нигилизм. Но политика была тут не при чем - просто на стрижку и мытье юноше было жалко времени.
* * *
Однако молодость брала свое. В Москве Циолковский впервые влюбился. Предметом его увлечений стала некая Ольга - красавица, умница, к тому же дочь миллионера-фабриканта. Квартирная хозяйка Константина Эдуардовича стирала на семейство этого миллионера и, разумеется, рассказывала о своем более чем странном постояльце. Ольга заинтересовалась и решилась ему написать. Циолковский ответил. Завязался роман в переписке.
Казалось бы, все складывалось идеальным образом. Легкий роман, переходящий в большое, настоящее чувство. Естественно, папаша-фабрикант долгое время не давал бы согласие на брак, но уломать его было, конечно, делом времени и делом техники. Все таки Циолковский обладал довольно редкими личными качествами - незаурядным умом, нестандартным мышлением, трудолюбием, целеустремленностью, упорством. Естественно, преуспевающий предприниматель был способен по заслугам оценить эти черты характера и в конце концов понять, что лучше уж иметь в ближайших родственниках человека, на которого можно оставить свое дело, а не легкомысленного отпрыска богатеньких родителей, способного лишь прожигать их капиталы. Брак между Оленькой и Константином Эдуардовичем был вполне реален. Но Циолковский снова выбрал другой путь.
Роман так и остался виртуальным. Циолковский не предпринял ничего, чтобы увидеть предмет своей любви. Они около года переписывались, используя в качестве почтальона ту же самую квартирную хозяйку, но в конце концов родители молодой барышни нашли происходящее несколько странным и велели Ольге прекратить это занятие - как бы чего не вышло. Сам же Циолковский возвращается к родителям, держит экзамен на учительское звание и получает свое первое назначение - в город Боровск Калужской губернии. Начинается его самостоятельная жизнь.
* * *
Время и силы, потраченные на науки, себя оправдали. В 1879 году Циолковский, несмотря на глухоту, сдает экзамены на звание учителя.
Сам факт этого экзамена - своего рода чудо. Циолковский вспоминал о нем: "Первый устный экзамен был по закону Божию. Растерялся и не мог выговорить ни одного слова. Увели и посадили в сторонке на диванчик. Через пять минут очухался и отвечал без запинки… Главное - глухота меня стесняла. Совестно было отвечать невпопад и переспрашивать - тоже… Пробный урок давался в перемену, без учеников. Выслушивал один математик. На устном экзамене один из учителей ковырял в носу. Другой, экзаменующий по русской словесности, все время что-то писал и это не мешало ему выслушивать мои ответы".
Впрочем, к тому времени он приноровился частично исправлять этот недуг с помощью слуховых трубок собственной конструкции. До сих пор в Калуге, в доме-музее Циолковского, выставлено в ряд несколько таких приспособлений. От сравнительно небольших, юношеских, до гигантских, потребных под старость. Посетители музея, не вникая в тонкости, хватают эти трубки и фотографируются с ними, приставляя к глазу или к уху. Лишь после этого экскурсоводы сообщают враз обескураженным туристам, какой именно технический прибор привлек их неуемное внимание.
* * *
В 1880 году Циолковский получает назначение - учителем арифметики и географии в уездное училище города Боровска Калужской губернии. Здесь он преподает (пока что не имея собственного метода, он у Циолковского-учителя возникнет позже и, опять-таки, весьма оригинальный), а заодно и устраивает свою личную жизнь.
Константин Эдуардович снимает подешевле, на городской окраине жилье ("дали две комнаты и стол из супа и каши"). Правда, добираться до работы было несколько далековато, но молодой и спортивный учитель (Циолковский из практических соображений следил за своим здоровьем) с легкостью преодолевал пешком большие расстояния.
Кроме него тут проживали отец-вдовец ("хозяин, человек прекрасный, но жестоко выпивал") и его дочка. Молодой квартирант часто за чаем, обедом и ужином беседовал с девушкой ("поражен был ее пониманием Евангелия") и постепенно пришел к мысли об устройстве личной жизни. Ход его рассуждений был точно таким же, как и при решении не слишком сложной математической задачи: "Пора было жениться, и я женился на ней без любви, надеясь, что такая жена не будет мною вертеть, будет работать и не помешает мне делать то же".
И, как и в большинстве математических задач, решаемых Циолковским, ответ был найден верный - супруга смиренно занималась делами домашними (благо Циолковский был в быту не требователен, всем деликатесам он предпочитал простую гречневую кашу с молоком), рожала детей и безропотно сносила чудачества своего гениального супруга. Чего-чего, а уж чудачеств было Циолковскому не занимать. И начались они уже в день свадьбы.
* * *
Что делает влюбленный юноша в столь судьбоносный момент. Наверное, волнуется, с утра будучи не в себе, терзает родственников и приятелей какими-то сомнениями, смутными мечтами. У Константина Эдуардовича все было иначе. День венчанья прошел как обычно.
Впрочем, нет - он все же чем-то выделялся из череды других, менее значимых дат. Циолковский сделал себе нечто наподобие свадебного подарка: "В день венчания купил у соседа токарный станок и резал стекла для электрических машин".
Сам же обряд венчания доставил массу неприятностей отцу невесты. Во всяком случае, что называется, облил его позором. Он-то рассчитывал, что будет все "как у людей", с множеством приглашенных, с обильным столом, всевозможными играми и развлечениями. Увы, его надеждам оправдаться не случилось: "Венчаться мы ходили за четыре версты, пешком, не наряжались, в церковь никого не пускали. Вернулись, и никто о нашем браке ничего не знал… Все же про свадьбу пронюхали как-то музыканты. Насилу их выпроводили. Напился только венчавший поп".
Ну и, наверное, отец - скорее от недоумения.
Циолковский утверждал: "Браку я придавал только практическое значение: уже давно, чуть не с шестнадцати лет, разорвал теоретически со всеми нелепостями вероисповеданий".
Таким образом предпоготовка к своей будущей исследовательской деятельности была завершена. С этого момента Константин Эдуардович сначала в Боровске, а с 1892 года и в Калуге, все свободное от преподавания время посвящал исследованиям и изысканиям.
* * *
Нетрудно представить себе обывателей Боровска или Калуги на рубеже девятнадцатого и двадцатого столетий. Немало книг было написано отечественными писателями на тему тихой, скучноватой и однообразной жизни русских провинциальных городов.
Естественно, от большинства обывателей Константин Циолковский отличался разительным образом. Этому способствовало не одно лишь беззаветное увлечение науками и конструированием. Дело в том, что так называемым общественным мнением Циолковский пренебрегал, а ежели и замечал его, то относился иронично.
По его собственным словам, в доме Циолковского "сверкали электрические молнии, гремели громы, звонили колокольчики, плясали бумажные куклы, пробивались молниями дыры, загорались огни, вертелись колеса". Было от чего приходить в ужас богобоязненным провинциальным обывателям.
Эксперименты Циолковского частенько выходили за пределы дома. Он, например, катался на коньках, используя в качестве паруса огромный старый зонт. В ветреную погоду скорость развивалась колоссальная, и перепуганные лошади шарахались от конькобежца в стороны. Извозчики прозвали Циолковского "крылатым дьяволом" и требовали, чтобы тот сворачивал свой зонт при виде экипажей.
Этим однако же не ограничилось. Ученый вспоминал: "Вздумал я сделать сани с колесом так, чтобы все сидели и качали рычаги. Сани должны были мчаться по льду. Потом я заменил это сооружение особым парусным креслом. По реке ездили крестьяне. Лошади пугались мчащегося паруса, прохожие ругались. Но, по глухоте, я долго об этом не догадывался. Потом уже, завидя лошадь, поспешно убирал парус".
Впрочем, основным средством передвижения Циолковского по городу были все таки не зонт с коньками и не кресло с парусом, а велосипед фирмы "Дукс". Кстати, его освоение очень легко далось уже не молодому Циолковскому: "Поблизости моей квартиры был загородный сад… Однажды встретил там знакомого велосипедиста. Он предложил мне научиться ездить на велосипеде. Попробовал, но безуспешно - все падаю. Тогда я заявил: "Нет, никогда я не выучусь кататься на двухколеске". На другой год (в 1902 г.) купил старый велосипед и в два дня научился. Было мне 45 лет… Велосипед был для моего здоровья чрезвычайно полезен… Благодаря этой машине я мог каждый день летом в хорошую погоду ездить за город в лес. Это облегчило и купание, так как Ока была далеко. В училище надо было ходить за три версты, и все стало не трудно".
Только раз Константин Циолковский отважился приобрести старенький мотоцикл. Многое в той машине было неисправно, но Константин Эдуардович после долгих трудов все же отремонтировал отслуживший свой срок механизм. Однако же все оказалось не так просто. Мотоцикл завелся, взревел, взял быстрый старт и сразу же развалился на части. Ездок оказался в придорожном кювете. Больше он мотоциклами не увлекался.
* * *
Как-то раз Циолковский изготовил действующую модель большого ястреба (размах его крыльев составил семьдесят сантиметров). Птица летала исправно, и Константин Эдуардович, чтобы продлить время эксперимента, привязал к ней фонарь. Обыватели, завидя в небе непонятную "летящую звезду" крестились и делились мнениями:
- Что же это - и вправду звезда, или чудак-учитель снова пускает свою жуткую птицу с огнем?
Случалось, что исследователь подвергал своих соседей истинным опасностям. К примеру, как-то раз он изготовил из простой бумаги легкий и притом большой воздушный шар. Для нагрева воздуха использовались самые элементарные лучины, которые Циолковский укреплял в особо изогнутых проволочках. Но как-то раз перегорела нитка, с помощью которой шар удерживался, и он полетел над городом самостоятельно, щедро при этом посыпая деревянные сараи и дома горящими лучинками. К счастью, обошлось при этом без пожара.
Однажды Циолковский обнаружил вечером в траве какие-то гнилые досточки. В соответствии с законами природы досточки светились в темноте. Ученый, не терзаемый сомнениями, взял те досточки домой, наделал из них мелких щепочек, щепочки раскидал по полу, созвал всех домашних, потушил свет и принялся шумно восторгаться:
- Смотрите! Смотрите! Это же звездное небо! Я создал в нашем доме настоящее звездное небо!
Дети ликовали, а супруга без особой радости думала о том, что все это придется вскоре убирать.
* * *
Циолковский писал: "Я любил пошутить. У меня был большой воздушный насос, который отлично воспроизводил неприличные звуки. Через перегородку жили хозяева и слышали эти звуки. Жаловались жене: "Только что соберется хорошая компания, а он начнет орудовать своей поганой машиной"... У меня сверкали электрические молнии, гремели громы, звонили колокольчики, плясали бумажные куколки, пробивались молнией дыры, загорались огни, вертелись колеса, блистали иллюминации и светились вензеля. Толпа одновременно поражалась громовым ударам. Между прочим, я предлагал желающим попробовать ложкой невидимого варенья. Соблазнившиеся угощением получали электрический удар. Любовались и дивились на электрического осьминога, который хватал всякого своими ногами за нос или за пальцы. Волосы становились дыбом, и выскакивали искры из каждой части тела. Кошка и насекомые также избегали моих экспериментов. Надувался водородом резиновый мешок и тщательно уравновешивался посредством бумажной лодочки с песком. Как живой, он бродил из комнаты в комнату, следуя воздушным течениям, поднимаясь и опускаясь".
- Мешок бродил не просто так. Циолковский отдавал себе отчет в том, что полеты в космос - дело времени, притом довольно продолжительного. А цельнометаллические дирижабли можно хоть завтра пускать в производство. Именно они по большей части отнимали время, силы и энтузиазм ученого. Он целыми днями конструировал "летающие рыбы" и парящие мешки - сравнивал различные модели, что-то переделывал, старался довести до совершенства. Дирижабли находились в мастерской Циолковского, в его спальне, кабинете, просто во дворе. Обыватели старались реже появляться рядом с домом Константина Эдуардовича - их ужасали гигантские, продолговатые, как будто бы живые существа, которые шевелись, шипели, раздували бока, поднимались на воздух.
Сделать дирижабль с нуля было, конечно, невозможно. Для экспериментов Циолковскому пришлось изобрести "воздуходувку" - первую в мире аэродинамическую трубу. "Воздуходувку" оценили по достоинству, и Императорская академия наук выделила изобретателю 470 рублей на совершенствование устройства. Да что "воздуходувка" - Циолковский основал целую дисциплину, до него в принципе не существовавшую! Он писал: "В то же время я разработал совершенно самостоятельно теорию газов. У меня был университетский курс физики Петрушевского, но там были только намеки на кинетическую теорию газов, и вся она рекомендовалась как сомнительная гипотеза. Послал работу в столичное "Физико-химическое общество". Единогласно был избран его членом".
Казалось бы, вот оно, наконец-то и явилось, настоящее признание. Членство в физико-химическом обществе - это, конечно же, не членство в академии наук, но все равно неплохая стартовая площадка. Казалось бы, нужно ловить момент, перебираться в Петербург, заводить полезные знакомства и вполне осознанно делать карьеру. При работоспособности и талантах Циолковского она, безусловно, была бы стремительной и блестящей. Но Константин Эдуардович вновь поступает по-своему.
* * *
Циолковский остался в Калуге и здесь продолжал свои опыты. Он верил, что за дирижаблем - будущее, даже настоящее. К счастью он смог заразить своей верой уже упомянутых провизора Павла Павловича Каннинга, податного инспектора Василия Ивановича Ассонова и еще нескольких калужских обывателей. Столичные эксперты, от которых, собственно, зависело, дать делу ход или не дать, были настроены скептически: "Подобные аэростаты вряд ли могут иметь какие-либо практические значения, хотя и очень много обещают с первого взгляда. Очевидно, что г. Циолковский не знаком с современною техникою воздухоплавания и потому не обратил должного внимания на указанную сторону вопроса и занялся им исключительно с геометрической точки зрения... Что касается до конструктивной стороны дела, то на нее г. Циолковским не обращено почти никакого внимания".
А вот другое мнение "эксперта": "Считаем нужным напомнить те основные положения воздухоплавательной техники, которые ныне никем уже не оспариваются и которые, по-видимому, неизвестны г. Циолковскому: 1) аэростат по существу дела всегда останется игрушкою ветра; 2) те поступательные скорости, которые можно достигнуть на аэростатах, во всяком случае не дадут возможности во всякое время двигаться с определенною скоростью в желаемом направлении".
И третье: "Сообщить г. Циолковскому мнение отдела о его проекте и указать на различные попытки постройки такого рода аэростата, причем ходатайство его о субсидии на постройку модели отклонить".
Однако, у самого Константина Эдуардовича было на сей счет иное объяснение: "Чем грандиознее идея и ее польза, тем слабее бывает первое исполнение. Причина понятна. Это - трудность ее реализации. Изобретателей считали полоумными, и они ничего, кроме бедствий не получали. Только их последователи достигали некоторого практического результата, за которым шел блестящий успех, плоды которого пожинали не бедные мыслители, давно уже сгнившие в могиле, а капиталисты и власть имущие. Потом уже изобретение делалось общим достоянием и было всем полезно".
* * *
Константин Эдуардович продолжал вести свой образ жизни аскета-отшельника. Гости в доме Циолковских случались не часто. Иногда он запирался на крючок - чтобы, к примеру, воздух от открывшейся вдруг двери не срывал экспериментов с самодельной аэродинамической трубой (исследователь называл ее "воздуходувом"). Если же в этот момент кто-нибудь явится по делу (скажем, письмоносец), то ему приходилось ждать под дверью, слушая лишь мерный счет Циолковского:
- Пятнадцать. Четырнадцать. Пятнадцать. Пятнадцать. Четырнадцать.
Одна из родственниц, увидев тот воздуходув, в сердцах сказала молодой жене ученого:
- Когда же он уберет этого черта!
Так устроен был домашний быт исследователя.
* * *
Конечно, Циолковский не был совсем уж сухарем. Он даже обладал своеобразным чувством юмора. К примеру для того, чтобы развлечь свою супругу, он иной раз прыгал через стулья. Поначалу эти шутки несколько пугали молодую Циолковскую, однако же впоследствии она привыкла.
Пугало и другое - например, когда от бесконечного штудирования и опытов у Константина Эдуардовича разболится голова, он не ложился на диван, не принимал лекарства, а начинал сосредоточенно, с серьезным видом бегать по квартире. Естественно, в этом присутствовало и рациональное зерно - от физкультуры усиливался кровоток, и в результате голова иногда проходила.
В повседневной жизни был аскетом: "Я никогда не угощал, не праздновал, сам никуда не ходил и мне моего жалования хватало. Одевались мы просто, в сущности, очень бедно, но в заплатах не ходили и никогда не голодали".
Естественно, домашние хотели, чтобы отец семейства тратил больше денег на семью. Однако он придерживался им самим придуманного правила: половина денег - на домашние расходы, а половина - на эксперименты и на выпуск брошюр со скромной подписью: "Издание и собственность автора".
Эта издательская деятельность носила особенно ощутимые черты подвижничества. В калужской типографии не было необходимых значков для физических формул. Константин Эдуардович пользовался собственными обозначениями. "Плг", к примеру, означало плотность газа, а "Плв" - уже плотность воздуха. Кроме научных изысканий в тех брошюрах содержались и призывы к заинтересованным читателям: "Приходите посмотреть мои модели в любую среду, в 6 часов вечера". И даже более развернутые обращения:
"Предлагаю лицам и Обществам построить для опыта металлическую оболочку небольших размеров.
Готов оказать всякое содействие. У меня уже есть модели в 2 метра длинны. Но этого мало.
В случае очевидной удачи готов уступить недорого один или несколько патентов.
Если бы у меня были средства, я бы сам испытал свое изобретение в значительном размере. Если бы кто нашел мне покупателя на патенты, я бы отделил ему 25 % с вырученной суммы, а сам на эти деньги принялся бы за постройку".
Дочка Люба, симпатичная коротко стриженная девушка в пенсне по указанию папаши рассылала те брошюры всем желающим. Денег с желающих, естественно, не брали.
В еде Константин Эдуардович был неприхотлив. Щи, свекла, гречневая каша с молоком. Но вместе с этим острые приправы - перец или же горчица. А еще любил пить чай с вареньем и угощать собеседников сладкими булочками. Но даже под булочки он подводил чуть ли не научное обоснование.
- Кушайте, - говорил Константин Эдуардович. - Когда во рту приятно, то легче и разговаривать.
Любил запах сирени. А цветы без запаха вообще терпеть не мог - от них, дескать, один лишь сор. Особо ненавидел запах керосина.
Несмотря на глухоту, полной потерей слуха ученый не страдал. Случались улучшения и ухудшения. При этом голоса людей знакомых Циолковский различал гораздо лучше, нежели голоса, не слышанные раннее.
Сильно страдал от шумов на высоких тонах (от свиста в первую очередь). К музыке почти всю жизнь был равнодушен. Однако ближе к старости начал наведываться в Загородный сад и слушать там увеселительный оркестр. И вдруг сделал для себя открытие: "Думал, что музыка - это предрассудок, но послушал и убедился, что Бетховен действительно великий композитор".
И еще одна своеобразная подробность. "Отец русской космонавтики" не только ни разу в жизни не летал на самолете, но даже и не пытался это сделать.
* * *
Семейная жизнь Циолковских была непроста. Юрий Нагибин, к примеру, оставил поразительные воспоминания о визите в его мемориальный музей: "Нашим гидом был директор музея, внук Циолковского, журналист. Он сразу сказал главное: дед был страшный человек. Фанатик и деспот. И шизофреник - последнее я вытянул из него с великим трудом. Проговорившись в главном, он прямо таки зафонтанировал разоблачениями. Старший и одареннейший из сыновей Циолковского покончил с собой (цианистый калий), потому что мучительно стыдился пустых, как он полагал, занятий отца, считал их бредом самоучки и провидел в чем-то схожем собственную судьбу. Еще один сын покончил с собой в шизофреническом припадке, а еще один как-то подозрительно "надорвался". Мужское поколение все оказалось нежизнеспособным. Одна из дочерей умерла в 24 года от чахотки, другие прожили бедную и скучную жизнь. Свою бабку внук называл "мученицей". Циолковский... считал, что все беды его жизни компенсируются пиром идей, без устали осенявших лобастую голову… Его станки, его жалкие подзорные трубы, его философские трактаты, его обсерватория на покатой крыше, особая лестница, дававшая 0,5 секунды экономии при спуске, его старый велосипед "Дукс" и коньки-нурмис, его работоспособность, поистине неукротимая, железный характер в быту, весь обстав с деревенской печью, роялем конца XVIII века, скудной мебелью - все это составные части или косвенные признаки великой личности".
Константин Эдуардович видел Вселенную. И совершенно не видел обычную жизнь. Однажды инженер Павел Голубицкий, услышав о сумасшедшем изобретателе, который утверждает, что корабли понесутся по воздушному океану со страшной скоростью, куда захотят, решил навестить чудака.
"Я познакомился с Циолковским в Боровске, куда попал случайно несколько лет тому назад и крайне заинтересовался рассказами туземцев. Я решился навестить изобретателя. Первые впечатления при моем визите привели меня в удручающее настроение - маленькая комната, в ней небольшая семья: муж, жена, дети и бедность, бедность из всех щелей помещения, а посреди его разные модели, доказывающие, что изобретатель действительно немножко тронут: помилуйте, в такой обстановке отец семейства занимается изобретениями".
Сам Циолковский, впрочем, откровенно признавался: ""На последний план я ставил благо семьи и близких. Все для высокого. Я не пил, не курил, не тратил ни одной лишней копейки на себя, например, на одежду. Я жил всегда почти впроголодь, был плохо одет. Умеряя себя во всем до последней степени, терпела со мною и семья. Мы были, правда, довольно сыты, тепло одеты, имели теплую квартиру и не нуждались в простой пище, дровах и одежде. Но я часто на все раздражался и, может быть, делал жизнь окружающих тяжелой, нервной. Не было сердечной привязанности к семье, а было напускное, не натуральное, теоретическое. И едва ли от этого было легко окружающим меня людям".
Не удивительно, что семейные дела Циолковского шли все хуже и хуже. В 1902 году покончил с собой старший сын Игнатий. Дочь Любовь арестовали за участие в коммунистической пропаганде. Циолковский, естественно, сильно переживал из-за этого, сильно корил себя за равнодушие к детям. Но изменять своим жизненным принципам, уделять близким больше внимания, баловать их он не стал. Все его время также отнимали исследования, математические расчеты и постройка вместе с коллегой Каннингом цельнометаллических дирижаблей.
Затем ушли из жизни еще три его отпрыска - младший сын Иван умер от заворота кишок, организм младшей дочери Анны не справился с туберкулезом и в далеком степном селе от неизвестной болезни скончался сын Александр - тоже, кстати, учитель.
Отец снова горевал. И снова, разумеется, не собирался ничего менять. Главное - опыты и книги.
* * *
А к его книгам относились, разумеется, скептически. Один из журналов рецензировал очередной опус Константина Эдуардовича: "Мы охотно назвали бы г. Циолковского талантливым популяризатором и, если угодно, русским фламмарионом, если бы, к сожалению, этот автор знал чувство меры и не увлекался лаврами Жуля Верна. Разбираемая книга производит довольно странное впечатление. Трудно догадаться, где автор рассуждает серьезно, а где он фантазирует или даже шутит… Если научные разъяснения г. Циолковского не всегда достаточно обоснованы, зато полет его фантазии положительно неудержим и порой превосходит бредни Жуля Верна, в которых, во всяком случае, больше научного основания".
Да что там обывателя! Даже Горький всласть иронизировал над деятельностью Циолковского. Он писал к одному из калужских знакомых: "Разумеется, я приеду в Калугу и мы посмеемся за чаем. У вас, кстати, некто Циолковский открыл, наконец, "причину космоса", так мы и его чай пить пригласим, пусть он покажет нам эту причину, если она имеет вид... Любопытный, должно быть, народ - калужане, если они способны этакие причины открывать".
Причиной тому были многочисленные предсказания калужского учителя, которые по большей части касались воздушных полетов. Вообще Константин Эдуардович был на предсказания щедр. Вот некоторые из них:
"Плотный и неделимый атом Лукреция и Лавуазье оказался мифом. Наверно, и элемент атома - электрон окажется таким же мифом".
"Аэроплан будет самым безопасным способом передвижения".
"Математика проникнет во все области знания".
Кроме того, Циолковский приблизительно предсказал ощущения человека, попавшего в космос: "Взгляните кругом - вы не увидите наше прелестное голубое или темно-синее небо в виде полушара с рассеянными кое-где светлыми облаками. Вы не увидите также наше ночное небо с мигающими, как бы живыми звездами. Нет.
Вы увидите мрачный, черный, как сажа, полный (а не полусферу, не свод) шар, в центре которого, вам кажется, помещены вы. Внутренняя поверхность этого шара усыпана блестящими точками, число которых бесконечно больше числа звезд, видимых с земли. Каким мертвым, ужасным представляется это черное небо, блестящие звезды которого совершенно неподвижны, как золотые гвозди в церковных куполах! Они (звезды) не мерцают, как кажется с нашей планеты, они видны совершенно отчетливо. Впрочем, чернота кое-где кажется как будто чуть позолоченной. Это - туманные пятна и Млечный Путь, который в виде светлой широкой полосы идет по большому кругу черного шара".
И первый космонавт - Юрий Гагарин - это подтвердил.
Впрочем, Циолковский предсказал и самого Гагарина - он уверял, что первым человеком, побывавшим в космосе будет русский, гражданин Советского Союза, хорошо развитый и физически и интеллектуально.
А на досуге Циолковский разрабатывал методики общения с представителями других планет: "Маневрируя с нашими щитами, кажущимися с Марса одной блестящей точкой, мы сумели бы прекрасно заявить о себе и о своей культуре... Щиты убеждают марситов в нашем уменье считать. Для этого щиты заставляют сверкнуть раз, потом 2, 3 и т. д., оставляя между каждой группой сверканий промежуток в секунд 10.
Подобным путем мы могли бы щегольнуть перед нашими соседями полными арифметическими познаниями: показать, например, наше умение умножать, делить, извлекать корни и проч. Знание разных кривых могли бы изобразить рядом чисел. Так, парабола - рядом 1, 4, 9, 16, 25... Могли бы даже показать астрономические познания; например, соотношения объемов планет... Следует начать с вещей, известных марситам, каковы астрономические и физические данные.
Ряд чисел мог бы даже передать марситам любую фигуру: фигуру собаки, человека, машины и проч.
В самом деле, если они, подобно людям, знакомы хотя бы немного с аналитической геометрией, то им нетрудно будет догадаться понимать эти числа".
* * *
Циолковский занимался и преподаванием. Он вспоминал: "В 1898 году мне предложили уроки физики в местном женском епархиальном училище. Я согласился, а через год ушел совсем из уездного училища. Уроков сначала было мало, но потом я получил еще уроки математики. Приходилось заниматься почти со взрослыми девушками, а это было гораздо легче, тем более, что девочки раньше зреют, чем мальчики. Здесь не преследовали за мои хорошие отметки и не требовали двоек…
Благодаря общественному надзору, оно было самым гуманным и очень многочисленным. В каждом классе (в двух отделениях) было около 100 человек. В первых столько же, сколько и в последних. Не было этого ужаса, что я видел в казенном реальном училище: в первом классе - 100, а в пятом - четыре ученика. Училище как раз подходило к моему калечеству, ибо надзор был превосходный. Сам по глухоте я не мог следить за порядком. Больше объяснял, чем спрашивал, а спрашивал стоя. Девица становилась рядом со мной у левого уха. Голоса молодые, звонкие, и я добросовестно мог выслушивать и оценивать знания. Впоследствии я устроил себе особую слуховую трубу, но тогда ее не было. Микрофонные приборы высылались плохие, и я ими не пользовался".
Уроки доставляли Циолковскому самое подлинное наслаждение: "Преподавал я всегда стоя. Делал попытку ставить балл по согласию с отвечающей, но это мне ввести не удалось. Спрашиваешь: "Сколько вам поставить?" Самолюбие и стыдливость мешали ей прибавить себе балл, а хотелось бы. Поэтому ответ был такой: "Ставьте, сколько заслуживаю". Сказывалась полная надежда на снисходительность учителя... Опыты показывались раза два в месяц, ибо на них не хватало времени. Более других нравились опыты с паром, воздухом и электричеством.
Перед роспуском дети волновались и не учили уроки. Вот тут-то часто я забавлял их опытами. Например, предлагал вынуть серебряный рубль из таза с водой. Многие перепробовали, но никому это не удавалось. Иные же страшились, видя корчи и бессилие товарок. Наконец, классная воспитательница захотела отличиться. Однако не отличилась. Разливалась вода, даже били посуду, но вытащить монету никто не мог. Много было смеха и веселья, тем более, что радостно собирались домой (большинство жило при училище на полном пенсионе).
Физический кабинет был полуразрушен. Мне приходилось, что можно, поправлять. Но я и сам много приборов производил заново. Делал, например, простые и сложные блоки разных сортов, сухие гальванические элементы и батареи и электродвигатели. Химические опыты тоже производились моим иждивением: добывание газов, сжигание железа в кислороде и прочее.
Зажженный водород у меня свистел и дудел на разные голоса. В пятом классе всегда показывал монгольфьер. Он летал по классу на ниточке, и я давал держать эту ниточку желающим. Большой летающий шар, особенно с легкой куклой, производил всеобщее оживление и радость. Склеенный мною бумажный шар, весь в ранах и заплатах, служил более 1,5 лет.
Комбинировал разные опыты с воздушным насосом.
Давление воздуха испытывалось всем классом: я предлагал оторвать колокол (магдебургские полушария были испорчены) всем желающим и сомневающимся. Класс видел, как несколько человек, несмотря на все усилия, не могли оторвать стеклянный колпак от тарелки насоса. Паровая машина была со свистком. Девицы самолично орудовали свистком, и это доставляло им большое удовольствие. С этим свистком машины вышел анекдот. Прихожу в учительскую. "Что это был за свист?" - спрашивает один из педагогов. Я объясняю. "Нет, это освистали тебя девицы, Сережа", - шутит другой учитель.
Был я аккуратен и ходил до звонка. Дело в том, что мне скучно в учительской, так как слышал звуки, но разговоров не разбирал и из 10 слов улавливал не более одного".
* * *
Ныне это гимназия № 9 (как не трудно догадаться, имени Циолковского), в ней действует музей (который открывал сам академик Королев), сюда иной раз приезжают космонавты и общаются с учениками. Во времена же Константина Эдуардовича это было обычное провинциальное учебное заведение, и из преподавателей выделялся разве что сам Циолковский. Вот как его описывала одна из учениц: "В класс вошел высокий, плотный человек, нам показался старым. На нем был поношенный старый сюртук, блестевший от долгого ношения. Шея Константина Эдуардовича была повязана белым платком. Несколько выпуклые, с нависшими веками, поэтому казавшиеся полузакрытыми глаза из-под толстых очков смотрели на нас с исключительной добротой и мягкостью. Ведь для детей самое главное: добрый учитель или нет. Мы сразу почувствовали, что учитель очень добрый".
- Запомните, сказал он сразу же. - Я буду при ответах урока всегда ставить перед вами вопросы: зачем, почему, какие причины тому или другому явлению?
И неожиданно добавил:
- Ну, желаю счастья вашему рассудку
Сам Циолковский разъяснял свою методику в таких словах: "Дело я обыкновенно вел так. Объяснял урок примерно полчаса. Показывал опыты, причем часто исправлял сам приборы или отдавал их подправлять за свой счет. Затем я предлагал поднять руку тем учащимся, которые поняли мое объяснение. Обыкновенно несколько человек поднимали руку. Им я предлагал повторить мою лекцию. Их повторение мне казалось плохим, но учащиеся их понимали, и уже множество рук поднималось в знак усвоения урока. Отметки ставил щедро, и это не только не вредило, но даже способствовало работе и успеху учеников"
На уроках Циолковский щедро пользовался всяческими, как бы сказали в наши времена, интерактивными приемами. Вот, например, описание одного из уроков: "Помню, как на опытах объяснял нам движение Земли вокруг своей оси и Солнца, смену времен года, дня и ночи. Он приносил в класс стеариновую свечу, черный деревянный шарик в реденькой сетке с ниткой. Вызывал двух учениц. Одной давал зажженную свечу - это Солнце, другой шарик - это Земля. Ученица-Земля ходила вокруг Солнца и одновременно крутила нитку, и шарик вращался вокруг себя и Солнца. Объясняя смену времен года, он на черном шарике ставил мелом точку и говорил: это Калуга. Точка стоит против свечи - Солнца - в Калуге лето. Шарик удаляется - в Калуге осень, зима, весна и снова лето. А мы, затаив дыхание, следим и слушаем".
И естественно, Циолковский не мог удержаться от соблазна продемонстрировать учащимся девчушкам свойства электричества: "Особенно памятен один урок по электричеству: мы все стали в круг, крепко держась за руки. К.Э. велел крепко - крепко держать руки и пропустил ток, мы все взвизгнули и рассыпались в разные стороны. К.Э. улыбнулся и сказал: "экие вы недружные" - и мы снова взялись за руки и сжимали руки друг другу что было сил. Но, конечно, опять все рассыпались! Учитель сказал нам, что сила электричества могущественна и неограниченна. Урок прошел очень занимательно и даже шумно, к великому неудовольствию классной дамы".
По сути, Циолковский предвосхитил целое направление в педагогике - обучение через игру. Да, этим ученицам, было больно. Но Циолковский все же разбирался в физике и, разумеется, использовал безопасное для жизни и здоровья напряжение. Зато девушки на всю жизнь уяснили себе природу электричества. Да и его экстравагантные фразы вроде пожелания счастья рассудку шли только на пользу делу. Скорее всего, девушки относились к Циолковскому как к доброму клоуну и любили его. И, соответственно, любили его предмет.
* * *
Кстати, учителем Циолковский был не слишком строгим. Как-то раз он по рассеянности выставил одной девчушке, предельно плохо отвечавшей на уроке вместо двойки "отлично". Но решил, пользуясь случаем, провести маленький психологический эксперимент - не стал исправлять незаслуженную оценку. Результат не замедлил сказаться - в следующей раз все та же ученица и вправду знала урок на "отлично".
Впрочем, он мог быть весьма некорректным. К примеру, сказать, ставя двойку:
- Пошла, не бельмеса не знаешь.
Но учащиеся на Циолковского не обижались - видели, что сам учитель физики не меньше их самих, если не больше, огорчается из-за слабых ответов и, соответственно, низких оценок.
Одна же из воспитанниц училища, Мария Преображенская посвятила Циолковскому поэму - откровенно любительскую, а потому и особенно трогательную:
Иным же памятен по школе Великий странный старичок Он был тогда уже ученым, Но незаметен, невысок. Преподавательской работой Он добывал свой честный хлеб; Хоть и неважным педагогом Он был тогда на склоне лет. Но, несмотря на облик странный, Он добрым дядюшкой всем был. Звонок звенит, а он, бывало, По коридору уж спешит В такой-то класс… В больших очках и черном фраке Он в класс рассеянно войдет; Зайдет за стол, окинет глазом Весь класс и прямо в потолок Посмотрит долгим странным взглядом… Потом фуляровый платок Он вынет сзади из кармана, Протрет очки и не спеша Заглянет в клеточки журнала - И вызывает… Чуть дыша, Услышит робкая девица: "Такая-то, иди сюда!"
* * *
После революции к Циолковскому пришло окончательное признание. Социалистическая академия избрала его своим членом-соревнователем. Константину Эдуардовичу было предложено переехать в Москву, возглавить коллектив ученых, иметь самый оперативный доступ к любой литературе. Обещают устроить в Москве родственников Циолковского. Но Константин Эдуардович отказывается. Но он отказывается. На седьмом десятке жизни он не хочет ничего менять: "Моя тяжкая для меня, несносная для других глухота, старость, болезненность, отощалость от голода, семья из четырех человек с одним работоспособным членом делают мое пребывание в Москве положительно губительным. Здесь же я буду спокоен и мало-мальски сыт... При таких условиях я легче смогу перенести суровую действительность..."
В 1935 году Реактивный научно-исследовательский институт избирает Циолковского почетным членом технического совета. Принято решение обозначать отношение веса топлива ракеты к ее остальному весу русской буквой Ц - в честь Константина Эдуардовича.
* * *
Он был редкостным энтузиастом. Кроме того, он свято верил в то, что человек когда-нибудь полетит в космос. И заражал своей энергией окружающих. Но, к сожалению у Циолковского не было базового технического образования. Он мог годами выводить какую-нибудь формулу, а потом случайно выяснялось, что эта формула уже столетие как существует. И в этом, конечно, не вина Циолковского, а его беда, даже трагедия. Да, Циолковский вывел формулу, показывающую, что потребная мощность двигателя увеличивается с ростом аэродинамического коэффициента сопротивления и уменьшается при понижении коэффициента подъемной силы. Вывел несколько других соотношений. Но для того, чтобы ракета полетела их, конечно, недостаточно.
Но при всем при том Циолковский был мечтателем. Он задумывался о таких вещах, которые его современникам и в голову не приходили. У его мечтаний не было границ.
Академик Сергей Королев утверждал: "Время иногда неумолимо стирает облики прошлого, но идеи и труды Константина Эдуардовича будут все более и более привлекать к себе внимание по мере дальнейшего развития ракетной техники.
Константин Эдуардович Циолковский был человеком, жившим намного впереди своего века, как и должно жить истинному и большому ученому!"
И многие были согласны с ним.
* * *
Главная же "книга предсказаний" Циолковского замалчивается. Называется она "Монизм вселенной" и написана Циолковским уже, как говорится, в возрасте преклонном.
Начинается книга весьма необычно: "В мои годы умирают, и я боюсь, что вы уйдете из этой жизни с горечью в сердце, не узнав от меня (из чистого источника знания), что вас ожидает непрерывная радость… Я хочу привести вас в восторг от созерцания Вселенной, от ожидающей всех судьбы, от чудесной истории прошедшего и будущего каждого атома. Это увеличит ваше здоровье, удлинит жизнь и даст силу терпеть превратности судьбы. Вы будете умирать с радостью и в убеждении, что вас ожидает счастье, совершенство, беспредельность и субъективная непрерывность богатой органической жизни. Мои выводы более утешительны, чем обещания самых жизнерадостных религий… Ни один позитивист не может быть трезвее меня… Если и опьяняет мое вино, то все же оно натуральное".
И далее - ряд главок, заканчивающихся главой с названием весьма красноречивым: "Картинное изображение чувственной жизни атома". То есть, по Циолковскому, мы после смерти просто обречены на счастливую жизнь в каком-либо своем новом качестве. "Представьте себе, - иллюстрирует свою мысль Константин Эдуардович. - что вся наша жизнь состоит из ряда радостных снов. Проснулся человек, подумал секунду о прекрасном сне и поспешил опять уснуть, чтобы снова погрузиться в блаженство. В каждом сне он забывает, кто он, и в каждом сне он новое лицо. То он воображал себя Ивановым, то Васильевым, то еще кем-нибудь. Второй сон не есть продолжение первого, и третий не есть продолжение второго… Но счастье налицо. Все сны прекрасны, они доставляют только радость и никогда не прекращаются. Всегда были, есть и будут. Чего же вам надо? Вы непрерывно счастливы!"
Эта книга была издана в 1925 году. Конечно же, на средства автора.
* * *
В 1932 году в Калуге состоялся крупный праздник всероссийского значения. Чествовали семидесятипятилетнего старца, который тогда уже был и до сих пор остается самым известным из жителей этого города. Константина Эдуардовича Циолковского, прозванного отцом космонавтики.
Юбиляр сидел на сцене в большом кресле. В помещении было тепло, однако Циолковский обрядился в драповое, явно парадное, пальто. Голову Константина Эдуардовича украшал круглый, неестественно высокий и вообще немыслимый в те годы котелок. Высокопоставленные гости из Москвы произносили свои пафосные речи. Калужане аплодировали. Циолковский ничего не слышал - его "слухачи" или же "слухари" - самодельные слуховые аппараты с раструбами практически уже не помогали.
Вдруг юбиляр поднялся, с серьезнейшим видом прошествовал к рампе, снял свой котелок, рискованно откинулся назад и начал плавно, размеренно махать котелком, заводя его за спину. "Так машут встречающим с палубы корабля. Возможно, и межпланетного," - написал присутствовавший там в качестве репортера Лев Кассиль.
Все это выглядело чересчур уж пафосно, на грани фарса. Однако калужане, лично знавшие Циолковского, ничуть не удивлялись его поведению. Они и не такое видели.
* * *
Правда, сам Циолковский не дожил до воплощения своих идей. Он скончался 19 сентября 1935 года в 22 часа 34 минуты. Незадолго до смерти Циолковский написал письмо Иосифу Виссарионовичу Сталину. И получил ответ: "Знаменитому деятелю науки, товарищу К. Э. Циолковскому. Примите мою благодарность за письмо, полное доверия к партии, большевикам и Советской власти. Желаю вам здоровья и дальнейшей плодотворной работы на пользу трудящихся. Жму вашу руку. И. Сталин". Циолковский ответил: "Прочитал вашу теплую телеграмму. Чувствую, что сегодня не умру. Уверен, знаю - советские дирижабли будут лучшими в мире. Благодарю, товарищ Сталин. Нет меры благодарности. К. Циолковский".
* * *
Циолковский похоронен в городе Калуге. Не на кладбище, а в самом центре городского парка, рядышком с музеем космонавтики. Во времена воинствующих атеистов такие погребения не были чем-то выдающимся.
Счастливых ему снов.