Жеребец в скульптурной мастерской
Кусок земли на месте дома номер 1 по Невскому проспекту прославился еще до того, как там открылся магазин Дациаро - при Екатерине Великой. Именно тут располагалась мастерская, в которой скульптор Этьен Морис Фальконе создавал знаменитого "Медного всадника" - памятник Петру Первому, по сей день украшающий Адмиралтейскую набережную.
Именно здесь на высоченный деревянный постамент (который имитировал будущий постамент, гранитный) взлетал на жеребце Бриллианте знаменитый наездник Афанасий Тележников. Взлетал - и на секунду замирал в определенной позе (той самой, что мы видим на готовом монументе).
Естественно, что это упражнение он повторял десятки раз, прежде чем обстоятельный французский скульптор сделал все необходимые наброски.
Трактир "Лондон"
А в скором времени на этом месте выстроили новый четырехэтажный дом (правда, впоследствии надстроенный и переделанный), и петербуржцы забыли о родине любимого их монумента. Тем более, что в этом здании появилось такое соблазнительное новшество, как трактир "Лондон". Реклама извещала: "Здешний содержатель трактира города Лондона Георг Гейденрейх уведомляет почтенную публику, что он с 1 числа мая сего 1781 года перевел сей трактир в собственный его дом, стоящий по Невской перспективе, насупротив адмиралтейства... построенный по образцу иностранных гостиниц, где все приезжие сюда найти могут как для себя, так и для свиты своей всевозможные выгоды, коих они в партикулярных домах получить не могут".
Коммивояжеры атакуют
Об одном умолчал содержатель гостиницы - об изобилии всякого рода коммивояжеров, осаждавших постояльцев прямо в номерах. Бытописатель П. Л. Яковлев провел эксперимент. Чтобы понять, как чувствует себя приезжий в стольном городе Санкт-Петербурге, взял да и поселился в той гостинице, словно приехавший из тихой, неиспорченной глубинки. Яковлев рассказывал об этом с возмущением: "Сейчас выгнал от себя целую толпу спекулаторов. Лишь только я возвратился в свою комнату, является ко мне француз, напудренный, в очках и с узлом в руке. Кланяется, развязывает узел и между тем исковерканным русским языком объявляет мне, что пришел чистить мне зубы, что у него чудесный порошок, прелестные щеточки и зубы всякого рода: перламутровые, серебряные и проч., и проч. В удивлении, в безмолвии рассматриваю я его фигуру. Он подходит ко мне, просит садиться, я сажусь, а он просит меня открыть рот и опять уверяет, что никто лучше него не умеет чистить зубы. Я встаю и весьма учтиво прошу его оставить меня в покое; он начал было опять говорить о своих щетках и порошках, но я указал ему двери. Он ушел, но вслед за ним является итальянец с духами, помадою и проч. За итальянцем - портной с готовым платьем; за портным - извозчик с предложением карет и дрожек... через пять минут - бедные с аттестатами, подписками и комплиментами".
Неутешительные выводы
Выводы Яковлева были неутешительными: "Я воображаю, как эти народы пользуются и забавляются приезжими, и как дорого заплатил бы какой-нибудь провинциал за такие посещения. Волею или неволею француз вычистил бы ему зубы и взял бы за это, по крайней мере, десять рублей, итальянец навязал бы ему всю свою подвижную лавочку, извозчик уверил бы его, что такой барин, как он, непременно должен ездить четвернею; а жид, не дожидаясь его согласия, показал ему все свои штуки. Таким образом провинциал, ничего не видя, узнает, что все рады служить ему, что все готовы предупреждать его желания".
Хотя, на самом деле, все хотят от него только денег. Но провинциал конечно же, этого не поймет - рассиропится как дурачок, да и забудет родное семейство, прельстившись столичным обманчивым лоском.
Новый Аглинской Магазейн
Здесь же был "Новый Аглинской Магазейн", в котором продавали "всякие наилучшие аглинские товары за умеренную цену, также и собрание картин лучших мастеров в рамках аглинских".
Спустя несколько лет на место "магазейна" въехало новое модное торговое учреждение "Немецкая лавка", в которой, впрочем, также продавались "аглинские белые лайковые перчатки". Что поделаешь, таким был дух этого места.
И, наконец, Джузеппе Дациаро
В девятнадцатом же веке здесь расположился знаменитый магазин Джузеппе Дациаро (на сей раз, как не трудно догадаться, итальянца). Он торговал, казалось, ерундой - картинками. Однако же был популярен.
Федор Достоевский даже приводил тот магазин в одном из своих умозаключений, записанных по памяти известным журналистом А. Сувориным: "Разговор скоро перешел на политические преступления вообще и на взрыв в Зимнем дворце в особенности. Обсуждая это событие, Достоевский остановился на странном отношении общества к преступлениям этим. Общество как будто сочувствовало им или, ближе к истине, не знало хорошенько, как к ним относиться.
- Представьте себе, - говорил он, - что мы с вами стоим у окон магазина Дациаро и смотрим картины. Около нас стоит человек, который притворяется, что смотрит. Он чего-то ждет и все оглядывается. Вдруг поспешно подходит к нему другой человек и говорит: "Сейчас Зимний дворец будет взорван. Я завел машину". Мы это слышим. Представьте себе, что мы это слышим, что люди эти так возбуждены, что не соразмеряют обстоятельств и своего голоса. Как бы мы с вами поступили? Пошли бы мы в Зимний дворец предупредить о взрыве или обратились ли к полиции, к городовому, чтобы он арестовал этих людей? Вы пошли бы?
Нет, не пошел бы...
И я бы не пошел".
Почему Федор Михайлович избрал именно этот легкомысленный и модный магазин в начале Невского - неясно. И не проясниться никогда. Возможно, было что-то личное, связующее Достоевского с этим предпринимателем.
А теперь про Набокова
Впрочем, и другой русский писатель был неравнодушен к Дациаро и, опять таки, в первую очередь, к его витринам. Это был В. Набоков. Он писал в "Даре": "На Невском проспекте в витринах Юнкера и Дациаро были выставлены поэтические картинки. Хорошенько их изучив, он возвращался домой и записывал свои наблюдения. О чудо! сравнительный метод всегда давал нужный результат. У калабрийской красавицы на гравюре не вышел нос: "особенно не удалась переносица и части, лежащие около носа, по бокам, где он поднимается". Через неделю, все еще неуверенный в том, что достаточно испытана истина, а не то - желая вновь насладиться уже знакомой податливостью опыта, он шел опять на Невский, посмотреть, нет ли новой красотки в окне...
Смело можно сказать, что в те минуты, когда он льнул к витрине, полностью создалась его нехитрая магистерская диссертация "Эстетические Отношения Искусства к Действительности"".
Загадочный "он" - разумеется, Николай Чернышевский, главный герой этой мистификации Набокова.