В доме 10 по Спасопесковскому переулку расположена резиденция американского посла. Он был построен накануне революции Николаем Александровичем Второвым. Исследователь купеческой Москвы Павел Афанасьевич Бурышкин так писал о нем: "Второвы были сибирские купцы и оптом торговали мануфактурой почти по всей Сибири. "Начало" их было довольно "трудным", - Сибирь без железной дороги была так далеко от Москвы, - но, как говорит Рябушинский, их дело стало "известной, после потрясений сильно окрепшей, оптовой фирмой". Впоследствии их дело, акционированное в 1900 году, имело самый крупный основной капитал в этой области: 10 миллионов. Впрочем, Щукинское дело в то время имело форму торгового дома и его капитал опубликован не был.
Об Александре Федоровиче, отце Н. А., пишет в своих воспоминаниях П. И. Щукин, говоря, что он пользовался большой популярностью на Нижегородской ярмарке. А. Ф. умер в 1911 году. После смерти отца Николай Александрович развел в Москве чрезвычайно энергичную деятельность и, хотя принадлежавшее ему торговое дело продолжало существовать и успешно работать, он сам ушел в промышленность и банковское дело… Он объединил, в отношении сбыта, три крупнейшие московские ситценабивочные фабрики, - Альберта Гюбнера, Даниловскую и Коншинскую.
Позднее он приобрел Московский Промышленный банк, бывшую банкирскую контору И. В. Юнкер и Ко. С помощью этого банка он стал приобретать ряд предприятий, в частности в цементной и химической промышленности. Его банк был также связан с шерстяной и суконной промышленностью и с изготовлением предметов военного снабжения. Он был одним из первых по привлечению к сотрудничеству видных чиновников (А. Я. Чемберс) и людей науки (проф. В. Б. Ельяшевич)…
Н. А. Второв был загадочно убит в мае 1918 года. Его похороны, с разрешения советской власти, были последним собранием буржуазии. Рабочие несли венок с надписью: "Великому организатору промышленности"".
Второву в то время шел пятьдесят третий год. По одной из версий причиной для убийства послужили симпатии, которые предприниматель испытывал к большевикам. По другой же, дело было личное - Второва застрелил его побочный сын за то, что тот отказывался обеспечить его мать и оплатить его собственное образование. Одним из крупнейших его предприятий был подмосковный завод "Электросталь". В наши дни Второв считается основателем одноименного города.
В 1933 году, когда установились дипломатические отношения между СССР и США, здесь расположилось резиденция американских послов. Она выделялась из массы других. Писатель Джон Стейнбек, посетивший Москву, удивлялся: "Мы зашли в американское посольство, и здесь столкнулись с тем, чего я никогда прежде нигде не встречал. В то время как в большинстве посольств бесконечен поток туристов и посетителей, в московское посольство практически никто не приходит. Некому. Здесь нет туристов. Вообще очень мало американцев приезжает в Москву. И хотя у нас довольно большое посольство в Москве, общаться его сотрудники могут только между собой или с сотрудниками других посольств, поскольку для русских общение с иностранцами ограничено. В этой обстановке напряженности даже не возникает сомнения в том, что русские не желают, чтобы их видели с сотрудниками американского посольства, и это вполне понятно. Один представитель нашего посольства объяснил это мне так. Он рассказал, что говорил с чиновником госдепартамента, который приехал в Москву и жаловался, что никак не может пообщаться с русскими. Человек из посольства сказал:
- Представьте себе, что в Вашингтоне вы узнаете: одна из ваших секретарш встречается с кем-то из русского посольства. Что вы сделаете?
Чиновник госдепартамента ответил:
- Как что - я выгоню ее немедленно.
- Ну, вероятно, так же думают и русские, - ответил дипломат".
Считается, что именно в этом особняке проходил "великий бал у Сатаны", описанный Михаилом Булгаковым в романе "Мастер и Маргарита". Не удивительно - Михаилу Афанасьевичу доводилось появляться здесь на приемах и удивляться их роскошеству. Его жена, Елена Сергеевна Булгакова писала в дневнике: "Бал у американского посла. М. А. в черном костюме. У меня вечернее платье исчерна-синее с бледно-розовыми цветами. Поехали к двенадцати часам. Все во фраках, было только несколько смокингов и пиджаков.
Афиногенов в пиджаке, почему-то с палкой. Берсенев с Гиацинтовой. Мейерхольд и Райх. Вл. Ив. с Котиком. Таиров с Коонен. Буденный, Тухачевский, Бухарин в старомодном сюртуке, под руку с женой, тоже старомодной. Радек в каком-то туристском костюме. Бубнов в защитной форме.
Боолен и Файмонвилл спустились к нам в вестибюль, чтобы помочь. Буллит поручил м-с Уайли нас занимать.
В зале с колоннами танцуют, с хор - прожектора разноцветные. За сеткой - птицы - масса - порхают. Оркестр, выписанный из Стокгольма. М. А. пленился больше всего фраком дирижера - до пят.
Ужин в специально пристроенной для этого бала к посольскому особняку столовой, на отдельных столиках. В углах столовой - выгоны небольшие, на них - козлята, овечки, медвежата. По стенкам - клетки с петухами. Часа в три заиграли гармоники и петухи запели. Стиль рюсс.
Масса тюльпанов, роз - из Голландии.
В верхнем этаже - шашлычная. Красные розы, красное французское вино. Внизу - всюду шампанское, сигареты.
Хотели уехать часа в три, американцы не пустили - и секретари и Файмонвилл (атташе) и Уорд все время были с нами. Около шести мы сели в их посольский кадиллак и поехали домой. Привезла домой громадный букет тюльпанов от Боолена".
Интерес жены писателя к костюмам был неспроста. Накануне, изучая приглашение, Булгаковы увидели специальную пометку. Елена Сергеевна писала в дневнике: "Однажды мы получили приглашение. На визитной карточке Буллита чернилами было приписано: "фрак или черный пиджак". Миша мучился, что эта приписка только для него. И я очень старалась за короткое время "создать" фрак. Однако портной не смог найти нужный черный шелк для отделки, и пришлось идти в костюме. Прием был роскошный, особенно запомнился огромный зал, в котором был бассейн и масса экзотических цветов".
Впоследствии этот фрагмент отразился в романе, причем слово в слово: "Да, - говорила горничная в телефон... - Да, будет рад вас видеть. Да, гости... Фрак или черный пиджак".
Впрочем совпадений там - немыслимое множество:
"- Бал! - пронзительно визгнул кот, и тотчас Маргарита вскрикнула и на несколько секунд закрыла глаза. Бал упал на нее сразу в виде света, вместе с ним - звука и запаха. Уносимая под руку Коровьевым, Маргарита увидела себя в тропическом лесу. Красногрудые зеленохвостые попугаи цеплялись за лианы, перескакивали по ним и оглушительно кричали: "Я восхищен!" Но лес быстро кончился, и его банная духота тотчас сменилась прохладою бального зала с колоннами из какого-то желтоватого искрящегося камня. Этот зал, так же как и лес, был совершенно пуст, и лишь у колонн неподвижно стояли обнаженные негры в серебряных повязках на головах. Лица их стали грязно-бурыми от волнения, когда в зал влетела Маргарита со своею свитой, в которой откуда-то взялся Азазелло. Тут Коровьев выпустил руку Маргариты и шепнул:
- Прямо на тюльпаны!
Невысокая стена белых тюльпанов выросла перед Маргаритой, а за нею она увидела бесчисленные огни в колпачках и перед ними белые груди и черные плечи фрачников. Тогда Маргарита поняла, откуда шел бальный звук. На нее обрушился рев труб, а вырвавшийся из-под него взмыв скрипок окатил ее тело, как кровью. Оркестр человек в полтораста играл полонез.
Возвышавшийся перед оркестром человек во фраке, увидев Маргариту, побледнел, заулыбался и вдруг взмахом рук поднял весь оркестр. Ни на мгновение не прерывая музыки, оркестр, стоя, окатывал Маргариту звуками. Человек над оркестром отвернулся от него и поклонился низко, широко разбросив руки, и Маргарита, улыбаясь, помахала ему рукой…
В следующем зале не было колонн, вместо них стояли стены красных, розовых, молочно-белых роз с одной стороны, а с другой - стена японских махровых камелий. Между этими стенами уже били, шипя, фонтаны, и шампанское вскипало пузырями в трех бассейнах, из которых был первый - прозрачно-фиолетовый, второй - рубиновый, третий - хрустальный. Возле них метались негры в алых повязках, серебряными черпаками наполняя из бассейнов плоские чаши. В розовой стене оказался пролом, и в нем на эстраде кипятился человек в красном с ласточкиным хвостом фраке. Перед ним гремел нестерпимо громко джаз. Лишь только дирижер увидел Маргариту, он согнулся перед нею так, что руками коснулся пола, потом выпрямился и пронзительно закричал:
- Аллилуйя!
Он хлопнул себя по коленке раз, потом накрест по другой - два, вырвал из рук крайнего музыканта тарелку, ударил ею по колонне".
А на балу у Сатаны вдруг разлетелись попугаи - так же, как в реальности, по воспоминаниям одного из участников мероприятия, американского журналиста Питера Бриджеса, "звери, взятые из Московского зоопарка… и несколько сотен певчих птиц, также неодомашненных, которые еще несколько дней после приема оживленно летали под высокими потолками залов".
Убийство же Второва послужило толчком для описания убийства на балу:
"- Да, кстати, барон, - вдруг интимно понизив голос, проговорил Воланд, - разнеслись слухи о чрезвычайной вашей любознательности. Говорят, что она, в сочетании с вашей не менее развитой разговорчивостью, стала привлекать всеобщее внимание. Более того, злые языки уже уронили слово - наушник и шпион. И еще более того, есть предположение, что это приведет вас к печальному концу не далее, чем через месяц. Так вот, чтобы избавить вас от этого томительного ожидания, мы решили придти к вам на помощь, воспользовавшись тем обстоятельством, что вы напросились ко мне в гости именно с целью подсмотреть и подслушать все, что можно.
Барон стал бледнее, чем Абадонна, который был исключительно бледен по своей природе, а затем произошло что-то странное. Абадонна оказался перед бароном и на секунду снял свои очки. В тот же момент что-то сверкнуло в руках Азазелло, что-то негромко хлопнуло как в ладоши, барон стал падать навзничь, алая кровь брызнула у него из-под груди и залила крахмальную рубашку и жилет. Коровьев подставил чашу под бьющуюся струю и передал наполнившуюся чашу Воланду. Безжизненное тело барона в это время уже было на полу.
- Я пью ваше здоровье, господа, - негромко сказал Воланд и, подняв чашу, прикоснулся к ней губами.
Тогда произошла метаморфоза. Исчезла заплатанная рубаха и стоптанные туфли. Воланд оказался в какой-то черной хламиде со стальной шпагой на бедре. Он быстро приблизился к Маргарите, поднес ей чашу и повелительно сказал:
- Пей!"
Разумеется, описанное посещение было не единственным. Вот, к примеру, рассказ Е. Булгаковой об одном вроде как заурядном событии: "Звонили из американского посольтсва:
- Мистер Буллит просит миссис и мистера Булгаковых в пять часов, будет кино, буфет, дипломатический корпус.
После картины все пошли в столовую - стол с всевозможными прелестями, к которым мы почти не прикасались. Буллит подошел, долго разговаривали сначала о "Турбиных", которые ему страшно нравятся, а потом - "Когда пойдет "Мольер"?" Подходили: Афиногенов, Штейгер, конечно, румынский посол (очень уговаривал приехать к нему, от только что отделывает себе дом), тот американец, который служит в посольстве в Риге и был у нас с Болленом, атташе и др. Познакомились с некоторыми дамами.
Когда выходили, швейцар спрашивает: "Ваша машина?.." М. А. сурово ответил: - У меня нет машины.
И мы ушли пешком, по выражению М. А., как экстравагантные миллионеры, которым машина осточертела уже".
Главное в подобной ситуации - держать лицо.